– Как думаете, они достигли своей цели?
– А вы как считаете?
Я оглядел её с ног до головы.
– По-моему, вы прекрасно разобрались в причинах этого поступка своих родителей. Вы их, одним словом, поняли, но не простили. И стали срывать зло на благочестивых жёнах, хотя по-настоящему ничего не имели против той тяжёлой работы, что они на вас взваливали. Это ведь облегчало вашу совесть.
– А-а-а, так вы готовы признать, что я наделена совестью? Ещё несколько дней назад вы бы этого мне не сказали.
– Боюсь, вы правы.
– Значит, теперь вы обо мне лучшего мнения, чем прежде.
– Теперь? – Я развёл руками. – Честное слово, трудно сказать.
– Что ж, вы по крайней мере правдивы. И на том спасибо. – Она улыбнулась.
Представьте, когда она не кривлялась, не корчила из себя бог весть что, улыбка её становилась на удивление милой и открытой, и это было ей очень к лицу. Но я, конечно же, об этом смолчал. Что я, сумасшедший, говорить вслух о подобных вещах?
Но тут лицо принцессы вдруг омрачилось. Она наклонила голову, глядя на носки своих башмаков.
– Что-то не так? – забеспокоился я.
– Тэсит всё медлит, не ищет, не спасает меня. – За сим последовал тяжёлый вздох. – Я-то его считала героем, и сам он так себя называл. Но герой давно бы уже меня спас, преодолев все трудности. Он не промешкал бы.
Я поёрзал на месте, внезапно почувствовав себя ужасно неловко.
– Уверен, он непременно отыскал бы вас, если б смог. Но ему что-то мешает. И от этого он не перестаёт быть героем, поверьте...
– Ничего подобного, – насупилась Энтипи. – Когда что-то кому-то обещаешь, а после забываешь о своём обещании... Это так неблагородно! Трудно доверять людям после того, как с тобой так обошлись. Никому больше не поверю. Никогда!
– Всецело разделяю ваше настроение.
Мои слова её удивили. Она окинула меня недоуменным взглядом.
– Почему?
– Какое это имеет значение?
– Большое! Для меня. – По тону, каким она это произнесла, я понял, что данный вопрос и впрямь очень для неё важен. – Почему вы так говорите? Это как-то связано с графиней, с деньгами, которые вы получили в замке? Я ведь заметила, вы вместе с ней выходили из зала. Она вас когда-то предала, причинила вам зло, а себя при этом так скомпрометировала, что вы потребовали от неё деньги и драгоценности взамен на своё молчание?
Господи, да у неё ум острый, как кинжал! Как стрелы гарпов. Я, по правде говоря, сперва собрался было солгать ей, отпереться от всего, о чём она столь верно догадалась. Но встретился с ней взглядом... и слова лжи застряли у меня в горле.
Так что пришлось рассказать всё как было.
Не понимаю, зачем я это сделал. Энтипи всё это нисколько не касалось. Да с другой стороны, и врать было вовсе не обязательно. Я мог просто отмахнуться от неё, заявив: «Это не ваше дело, принцесса». Но что-то в глубине души меня буквально подталкивало выложить ей всё как на духу.
Разумеется, я не стал пересказывать историю моей жизни от начала и до момента встречи с ней. И ни словом не упомянул о знакомстве с Тэситом. Но поведал без утайки, как Астел лишила меня не только невинности, но и готовности доверять людям. Как бы мало я ни был изначально к этому склонён. Я закончил свой рассказ на том, как был ею оставлен в конюшне с разбитой головой, чувствуя вкус материнского праха на губах. И без гроша в кармане.
Энтипи слушала меня затаив дыхание, не перебивая и не сводя глаз с моего взволнованного лица. А когда я замолчал – кажется, целая вечность миновала, – с чувством воскликнула:
– На вашем месте я бы весь мир возненавидела!
Боже, девчонка ухватила самую суть! Она меня поняла, как никто другой. Но решимость, с какой она высказала своё суждение, меня, признаться, несколько даже напугала.
– Невероятно, – она покачала головой, – как вы после всего этого способны быть таким героем!
Ну вот, приехали. Выходит, не слишком-то хорошо она поняла меня.
Я сидел на полу посередине амбара. Энтипи слезла со своей охапки сена и уселась подле меня. Мы долго и оживлённо болтали, но я всё же по-прежнему держался начеку. По-моему, она тоже. Однако беседа наша была вполне откровенной. В основном мы делились друг с другом своими взглядами на жизнь в целом. По большей части довольно циничными. Во всём, что она говорила, чувствовались острый ум и умение схватывать самую суть вещей. Качество, которым редко бывают наделены сильные мира сего. Как правило, их взор не проникает в глубину предметов и явлений, а лишь скользит по поверхности.
– Иногда, – доверительно произнесла Энтипи, – я ловлю себя на мысли, что единственный разумный и здравомыслящий человек из всех, кто обитает при дворе моего отца, – это шут. По крайней мере, он один относится к жизни именно так, как она того заслуживает, – с насмешливой снисходительностью. И до чего же забавно, что, когда он без обиняков высказывается в этом духе, мои родители и все остальные принимают его разумные и веские слова за весёлые шутки и хохочут вовсю. А самое смешное во всей этой ситуации то, что они не понимают, что смеются над самими собой, выставляют себя дураками набитыми. В общем, глубины мысли шута, который их обязан развлекать и забавлять, они никогда не постигнут. Жалкие идиоты.
Мне ничего другого не оставалось, кроме как с ней согласиться.
Я заметил, что чем доверительней и непринуждённей становился наш разговор, тем принцесса ближе ко мне придвигалась, пока наконец, поздним вечером, расстояние между нами не сократилось до каких-нибудь нескольких дюймов. В амбаре было прохладно, и я кожей ощущал тепло её тела. Это было, с моей точки зрения... совершенно неуместно. Мы снова погрузились в молчание, на сей раз – неловкое, потому что я чувствовал: принцесса хочет ещё что-то мне сказать. То, чего я не желаю слушать.
– Принцесса! Ваше высочество, – произнёс я.
– Ненавижу это обращение! – выпалила она. – Терпеть не могу, когда меня так называют. Имейте это в виду, пожалуйста.
Я опешил. Просто ушам своим не поверил.
– Но... это же ваш титул.
– О да. Спасибо за напоминание. И вдобавок то, что, по мнению окружающих, является во мне главным. То, что им в первую очередь бросается в глаза. Я – это мой титул, а мой титул – это я. Если не принимать в расчёт, что я его получила при рождении. Как и любая из особ королевской крови. Но тогда, если следовать этой логике, получается, мы все должны быть одинаковыми? А я вот, представьте себе, не желаю быть ни на кого похожей.
– Поверьте, вы в этом весьма преуспели. Вы одна такая.
Но Энтипи, казалось, не слыхала моих слов.
– Титул вознёс меня настолько выше всех окружающих, что меня саму им ну никак не разглядеть. – Она печально вздохнула. – Никто меня по-настоящему не знает. И не желает знать. Мне иногда начинает казаться... что меня и вовсе нет на свете. Одна видимость.
– Ну что вы! Вот уж чего о вас не скажешь!
Энтипи повернулась ко мне, и лицо её осветила эта её новая, милая и даже немного застенчивая улыбка. Я почувствовал, как живо и недвусмысленно отозвалась на это моя плоть. И постарался переключить мысли на какой-нибудь нейтральный предмет.
Поймите меня правильно, я так себя держал не из ханжеских соображений, не из скромности или излишней стыдливости. Любая женщина, в конце концов, – прежде всего женщина. Я себя сдерживал, руководствуясь двумя соображениями. Первое: стоило мне ощутить в душе что-то похожее на приязнь к Энтипи, и я напоминал себе, что ещё совсем недавно считал эту вздорную девчонку ненормальной, чуть ли не буйнопомешанной, и серьёзно опасался, как бы она что-нибудь не подожгла или кого-нибудь не прирезала. И до сих пор, стоило мне порой пристально вглядеться в её глаза, как я различал в чёрных
