же никто из них даже не шелохнулся. Всё их внимание было сосредоточено на Маделайн.
Это придало ей смелости, и она, вместо того чтобы бежать прочь без оглядки (хотя, конечно, это вряд ли бы её спасло), поклонилась им и церемонно (так, во всяком случае, ей казалось) произнесла:
– Джентльмены, я не знаю ваших имён... Целый вечер вам прислуживаю, а мы с вами так и не познакомились. Вы не представились мне... а я вам...
– В этом нет нужды, – прервал её кто-то из рыцарей.
– Ну-у, – растерялась Маделайн. Она сочла за лучшее ответить на его резкость ещё большей любезностью и простодушно улыбнулась. – В случае если вам ещё что-нибудь от меня понадобится, моё имя...
Но они не дали ей договорить. Один из них вдруг оказался рядом с ней. Он двигался так стремительно, что Маделайн не заметила, как он вскочил и выбежал из-за стола. Он зажал ей рот ладонью и грубо швырнул на стол. Она пыталась закричать от страха и неожиданности, но вместо крика из груди её вырвался жалобный стон. Да и тот заглушило лязганье стали: остальные рыцари поспешно разоружались.
– Держи крепче, – крикнул кто-то из них своему товарищу, видя, как отчаянно бьётся в его руках Маделайн, пытаясь освободиться.
Грянул гром, и комнату осветила молния, и Маделайн, которая всё ещё надеялась избежать того, что с ней собирались сотворить сэры рыцари, вонзила зубы в ладонь, которая зажимала ей рот. Рыцарь ойкнул и невольно ослабил хватку. Маделайн же набрала полную грудь воздуха и истошно, пронзительно закричала. Но в эту же секунду очередной оглушительный раскат грома перекрыл её вопль, так что никто в трактире его не услыхал.
Маделайн, во всяком случае, была уверена, что всё обстояло именно так. А я нисколько бы не удивился, если б оказалось, что Строкер прекрасно слышал этот крик горя и отчаяния, но предпочёл ни во что не вмешиваться. В самом деле, с чего бы ему спешить к ней на помощь? Он никогда особо не любил Маделайн, зато золото просто боготворил. И сам с готовностью всадил бы ей в горло нож, если б это сулило ему барыш.
Ирония ситуации заключалась в том, что мать моя, во-первых, успела уже распроститься со своей девственностью, а во-вторых, была без ума от рыцарей. Они для неё были всё равно что боги, спустившиеся с небес. И эта компания могла бы запросто добиться от неё чего угодно, стоило им только шепнуть ей пару ласковых словечек да угостить лакомой едой и выпивкой со своего стола. Не уверен, что она с лёгкостью согласилась бы уступить вожделениям всех шестерых... Хотя, впрочем, меня и это не удивило бы. Но подобное было не в их характере. Они, эти, с позволения сказать, благородные сэры, привыкли всего добиваться силой. Разумеется, со знатными леди они держались галантно и предупредительно, но церемониться с трактирной служанкой, заигрывать с ней, добиваясь её благосклонности, – это, по их мнению, было уж слишком... Видимо, им вдобавок ко всему ещё и жаль было времени на уговоры – с непредсказуемым результатом. Короче, с их точки зрения, Маделайн заслуживала только одного – чтобы ею воспользоваться, не спрашивая её согласия, как им заблагорассудится. Ведь именно так они уговорились со Строкером.
И они один за другим её насиловали, прямо там, на кухонном столе. Его поверхность, изрезанная ножами и кинжалами многочисленных посетителей, царапала её голые ягодицы, на груди и рёбрах появились синяки от соприкосновения с доспехами рыцарей, которые, удовлетворяя свою похоть, нимало не заботились о том, чтобы не причинять Маделайн лишних страданий. Что же касается той части её организма, которой досталось больше всего, то сперва, во время первых двух или трёх соитий, Маделайн испытала в нижней части живота резкую боль, но потом всё её тело утратило чувствительность, а сознание погрузилось в туман. Оно просто отключилось под натиском впечатлений, которые в нём не умещались.
Вот такому развлечению предавались шестеро рыцарей короля Рунсибела Сильного в ту ненастную ночь. Они поочерёдно насиловали Маделайн на длинном столе, сдвинув в сторону кружки с недопитым элем. И даже тот из них, кто и рыцарем-то не был, тоже овладел ею, а потом они проделали это снова, один за другим.
Маделайн давно уже не пыталась им сопротивляться. Она лежала на столе совершенно неподвижно, словно воловья туша, словно мешок муки или груда зёрна, и мысленно пребывала в волшебном царстве, где её окружали танцующие единороги, а она, невинная и добродетельная леди, протягивала им ладони, которые они, приближаясь к ней поодиночке, несмело трогали кончиками языков. А поблизости от неё, на большой поляне, птица феникс снова возродилась из пепла, закинула вверх голову и испустила свой победный клич, который донёсся даже до огромного пурпурного дракона, парившего в необозримой вышине на распростёртых крыльях.
Маделайн очнулась, вернувшись из своего королевства грёз на грешную землю, когда почувствовала на лице тепло солнечных лучей. Она медленно открыла глаза. Грозовую ночь сменило ясное утро. Маделайн не знала, сколько времени она пролежала без сознания на деревянном столе с раскинутыми в стороны ногами и задранными вверх юбками. Рыцарей давно и след простыл. Единственное, что ей о них напоминало, были боль и саднение между ног.
В комнату вошёл Строкер. Увидев Маделайн, он в первую минуту не смог скрыть своего удивления при виде того, в каком положении бросили её доблестные рыцари. На его толстом лице мелькнуло даже что-то вроде сочувствия. Хотя я не исключаю, что бедняжке Маделайн после стольких переживаний последнее могло просто померещиться. Впрочем, допускаю, что Строкер на краткий миг и вправду проникся к ней чем- то вроде участия и даже пожалел о том, что не пришёл минувшей ночью ей на выручку, ведь он наверняка заранее знал, чем кончится это её прислуживание семерым мужчинам в дальней комнате трактира. Но если в лице его на мгновение и проглянуло выражение почти человеческое, оно тотчас же сменилось его обычной свирепой гримасой.
– А ну приведи себя в божеский вид, – буркнул он ей. – Чёрт знает на что похожа.
Он хотел сперва ещё что-то добавить, но передумал, повернулся и вышел в коридор, хлопнув дверью. Вот так и был зачат ваш покорный слуга.
Перечитав свой рассказ об этом событии, я подумал, что по взятому мной тону меня вполне могут принять за этакого бесчувственного чурбана, человека холодного и безжалостного. Ведь как ни говори, я описывал сцену жестокого насилия, учинённого семерыми негодяями над моей собственной матерью. И поведал об этом в этакой эпически спокойной манере. Где же справедливое негодование? – возмутятся читатели. Почему он говорит об этом злодеянии без гнева и ярости? Неужто ему всё равно, каким чудовищным обстоятельствам обязан он своим появлением на свет?
Но не спешите с выводами, прошу вас! В своё оправдание скажу лишь, что негодование долгое время было единственным, что давало мне силы жить. Гнев и ярость постоянно сжигали меня изнутри. Ведь всё это учинили не какие-нибудь разбойники или бродяги без роду и племени, а рыцари – опора государственной власти. Король Рунсибел нередко похвалялся, что его приближённые – это ни много ни мало лучшие представители человечества, равных которым не было и нет. Они, дескать, превыше всего на свете ценят и с оружием в руках защищают справедливость, закон, честь и рыцарское достоинство. Моя мать на своём печальном опыте убедилась, насколько всё это, мягко говоря, не соответствовало истине. Уж кто-кто, а она-то знала, какими грязными ублюдками они являлись на деле, эти поборники чести и доблести. Выходит, одно из двух: либо Рунсибел знал, каковы они в действительности, и восхвалял их из чистого лицемерия, либо они умело водили его за нос, и в таком случае вряд ли он заслужил свою репутацию мудрого и проницательного человека, а также прозвище «Сильный», которое сам себе присвоил. Но мать моя не сделала попытки ему пожаловаться. Она смолчала, как и остальные трактирные служанки, очень ей сочувствовавшие.
Они никому ни о чём не рассказали, чтобы не навлечь на себя ещё больших бед. О, конечно же, они могли добиться аудиенции у короля и обвинить шестерых рыцарей и того, кто их сопровождал, в совершённом ими преступлении. Но Маделайн вряд ли смогла бы в точности их опознать – лица их, когда они пировали в трактире, были затенены головными уборами либо капюшонами, которые отбрасывали вниз расплывчатые тени, столь же тёмные, как и их души. Но даже сумей Маделайн узнать хотя бы одного или двоих из этой шайки, ей пришлось бы в подтверждение своих слов представить доказательства их преступления. Ни её истерзанное тело, ни дитя, которое она носила под сердцем, таковыми являться не могли – мало ли с кем нагуляла ребёнка трактирная служанка, мало ли какие проходимцы из числа клиентов
