Ни секунды бы не промешкал. Астел семенила рядом со мной, и я обратился к ней с вопросом:
– Как по-твоему, куда мне её девать?
– Придёт время, сам узнаешь, – уклончиво ответила она.
Вечером в трактире было непривычно тихо. Я сидел в одиночестве, не сводя глаз с урны, и ко мне никто не подсаживался. За исключением Строкера. Тот как-то неожиданно подобрался сбоку и плюхнулся со мной рядом.
– Слушай сюда, – просипел он. – Проку от тебя всегда было кот наплакал. Но я тебя не гоню. Оставайся, коли пожелаешь. Только уж не обессудь, придётся тебе поработать на совесть за стол и крышу над головой. А как иначе-то? До сих пор ты был ленивым паршивцем...
– Вы уверены? – бесцветным голосом прервал его я.
– А то ты сам не знаешь! – В подтверждение своих слов Строкер звонко хлопнул себя по коленям обеими массивными ладонями. Звук получился таким сочным, что многие повернули головы в нашу сторону. – А теперь изволь вести себя как подобает. Задаром тебе у меня ничего не перепадёт, так и знай. – Он провёл пальцем по шее у самого её основания. – У меня до сих пор тут отметина осталась от твоих зубов. Теперь её толком-то и не разглядеть, но нащупать можно. С самого дня рождения ты был пакостным маленьким уродцем.
– Так зачем бы вам оставлять тут такого ленивого паршивца и пакостного маленького уродца, как я? – От злости у меня аж дыхание перехватило. – Чтобы было над кем поиздеваться? Чтобы унижать меня на правах хозяина и господина, совершенно безнаказанно? И сколько я, по-вашему, должен на вас работать, чтобы заслужить право на ночлег среди лошадей?
В глазах Строкера блеснула злость.
– А я-то хотел с тобой по-хорошему! Видать, не стоишь ты того. Да и чему ж тут удивляться? Неблагодарный щенок, вот ты кто после этого!
– Ясное дело. И я о том же.
Встав из-за стола, он с такой силой оттолкнул ножищей стул, что тот с грохотом свалился на пол. Не знаю, в какую форму могла бы в дальнейшем вылиться его злость, если бы он внезапно решил не давать ей воли и не убрался прочь, покачивая головой. Но я не долго оставался в одиночестве. Через минуту мне на плечо легла тёплая, лёгкая рука, и я, не оборачиваясь, догадался, что рядом остановилась Астел.
– Пойдём-ка мы отсюда, – твёрдо сказал я.
Сборы заняли у нас совсем ничего. За всё время пребывания под кровом Строкера мы с Астел почти не обзавелись имуществом. Напоследок я заглянул в конюшню. Урна с прахом Маделайн была у меня под мышкой. Астел брела сзади. Дойдя до заветного, самого дальнего угла, я приподнял доски, под которыми в течение последних нескольких лет хранились мои сокровища. При виде жестяной коробки меня охватило чувство ликования и гордости. Я столько раз, бывало, подавлял в себе желание похвастаться своими нечестно нажитыми золотыми перед матерью, когда она мне надоедала разговорами о моей судьбе и великом будущем, или перед Строкером, если тому случалось заявить, что я, дескать, ни на что не гожусь и ничего никогда в жизни не заработаю. Теперь же настал час моего триумфа. И пусть матери уже нет в живых, пусть желание демонстрировать мои достижения Строкеру испарилось без следа, зато хоть Астел увидит, на что я горазд, сколько денег я успел добыть. За всё то время, что я терпеливо и упорно откладывал монету к монете, у меня успела накопиться изрядная сумма. Небольшое состояние, если быть точным. Уверен, бедная Маделайн прятала у себя в матрасе куда менее внушительный капитал! Правда и то, что мне, в отличие от неё, не приходилось тратиться на оплату стола и крова.
– Астел... – самодовольно пробормотал я, – нет, ты только взгляни на это...
Повернув голову в её сторону, я только и успел заметить, как она замахивается на меня урной с прахом Маделайн. Астел твёрдо упиралась в доски пола расставленными в стороны сильными ногами и, согнув талию, метила тяжёлой штуковиной прямо мне в голову. Прежде чем я успел осознать, что она замыслила, урна с треском опустилась на мою макушку. Я потерял равновесие и рухнул навзничь на жёсткий пол. Чувствуя на губах вкус крови, оглушённый ударом, я всё же сумел приподняться, но Астел тем временем успела снова занести урну над головой. На сей раз удар оказался так силён, что глиняный сосуд раскололся и почти весь пепел просыпался наружу. Большая его часть очутилась на мне, запорошив мне горло и набившись в глаза и ноздри. Я отчаянно закашлялся.
Сквозь туман и муть, застилавшие мне глаза, я всё же сумел разглядеть, как Астел схватила коробку, в которой помещались мои сокровища. Я рванулся к ней, пытаясь произнести:
– Отдай, верни её мне!
Она и вправду приблизилась ко мне, но лишь затем, чтобы воспользоваться моей же шкатулкой в качестве оружия против меня, безоружного, избитого и полу ослепшего. Как следует размахнувшись, она огрела меня коробкой по самому темени. Этот последний удар меня почти прикончил. В глазах у меня потемнело, голова опустилась на солому. Но прежде чем сознание окончательно меня покинуло, я успел услышать, как Астел произнесла:
– Мне, право, жаль, что так вышло, Невпопад. Теперь тебе будет нелегко верить людям. К несчастью... Да что там! Мне-то, в конце концов, плевать!
И с этим напутствием я провалился в черноту.
Тот момент в моей жизни был, безусловно, более чем подходящим для каких-нибудь пророческих снов или видений. Здорово было бы, например, повстречаться в полуобморочном забытьи с новопреставленной Маделайн и получить от неё какой-нибудь дельный совет. Или лицезреть детальные картины будущего. Но, к сожалению, ничего подобного мне тогда увидеть не довелось. Я валялся в глубоком обмороке, объятый непроглядной тьмой, а потом вдруг почувствовал на своём лице влагу. И понял, что наконец очнулся. Но совершенно не представлял себе, сколько времени провёл в беспамятстве. Лицо моё вымочил дождь, капли которого просачивались сквозь дыру в крыше конюшни. Я прислушался: снаружи и впрямь лило как из ведра, но, к счастью, ветер со вчерашнего дня стих и ураган не повторился.
Я с трудом поднялся на ноги. Встать прямо, навытяжку для меня и всегда-то было проблемой из-за хромоты, теперь же к этому добавилась ещё и дурнота. Окружавшие меня предметы словно в пляс пустились, стоило мне только принять вертикальное положение. Отчаянно болела нижняя челюсть, а когда я её потёр ладонью, оказалось, что она сплошь покрыта засохшей кровью.
Сука проклятая.
– Проклятая сука! – сказал я вслух. Это меня тогда почему-то больше устраивало, чем бранить Астел про себя. – Растреклятая ты сука!
Неужели всё, что между нами было, происходило наяву, а не в моём воображении? Передо мной одна за другой промелькнули картины нашей близости, как мы друг друга ласкали, как наши тела сливались воедино... Я вспоминал слова, которые она мне шептала, и чувства, охватывавшие меня от этих слов. Неужто же она всё это делала и говорила с единственной целью усыпить мою бдительность и подобраться к тайнику с моими сокровищами? И кстати, не она ли ограбила мою убиенную мать, рассудив, что мёртвой деньги ни к чему? А после решила поживиться ещё и за мой счёт... Что ж, вполне вероятно, что так всё и было. Выходило, что я совсем её не знал, хотя и был с ней знаком всю жизнь, с момента своего рождения. Но ежели так, то следовало допустить, что я не знал вообще никого, с кем имел дело. Никого и ничего.
Я кашлянул. Потом ещё раз и ещё. Мои лёгкие, сокращаясь, выталкивали наружу последние крупицы пепла, который я вдохнул, когда раскололась урна с прахом Маделайн. Мне приходилось иногда слышать жалобы ровесников, что мамаши, мол, дохнуть им свободно не дают, в самые внутренности въелись. Отплёвываясь, я подумал, что мало у кого из них имелось столько же оснований повторить эту фразу, как нынче у меня. Астел, эта сука, хоть посох мой не утащила. И на том спасибо. И не догадалась воспользоваться им в качестве оружия для нападения. Меня, признаться, это даже немного удивило. Стукни она меня посильней тяжёлой рукояткой, и со мной навсегда было бы покончено. И как только это простое решение не пришло ей в голову? Я наклонился, подхватил посох с земли и, тяжело опираясь на него, со стоном выпрямился. Потом дохромал до ворот конюшни и вышел наружу, под дождь. Перспектива вымокнуть до нитки меня нисколько не пугала.
Я стоял во дворе трактира, запрокинув голову и вытянув руки в стороны, и дождь понемногу смывал с моего лица пепел матери. Мутные струйки стекали на одежду, пока она не приобрела странный тускло-серый оттенок. И тогда, избитый и до нитки обобранный, я вдруг расхохотался. Всё, что со мной стряслось, внезапно показалось мне невероятно забавным. Стоило моему здоровому цинизму лишь немного сдать
