позиции под натиском нежных чувств – и вот вам результат! Стоило любви и похоти завлечь меня в свои сети голосами сирен, как я тотчас же утратил бдительность, которая прежде не покидала меня ни на миг, спасала от множества невзгод и бедствий и стала со временем едва ли не основной моей чертой. И, разумеется, мне тотчас же пришлось за это поплатиться. Поплатиться жестоко, потерей всех денег, которые я так долго копил. Астел к этому времени могла уйти достаточно далеко, чтобы оказаться вне моей досягаемости. Не говоря уже о моей хромоте, у неё, у суки, был значительный выигрыш во времени. Можно сказать, решающий. Вдобавок она, наверняка спланировав всё это заранее, могла позаботиться и о средстве передвижения – резвой лошадке, например, и, может, даже впряжённой в повозку. В таком случае её теперь отделяют от меня долгие-долгие мили.
Итак, у неё в запасе была бездна времени, у неё были мои деньги, а у меня ничего не осталось, кроме запачканной вымокшим пеплом одежды и нескольких жалких вещиц, уложенных в мешок, что валялся в конюшне. Только это... да в придачу ещё вкус пепла на губах. Ох, выходит, не зря мне дали имя Невпопад. Оно на удивление удачно вписывалось в эту ситуацию.
Признаться, я совершенно не представлял, куда мне теперь податься. Конечно, можно было обрести пристанище в Элдервуде, униженно попросив прощения у Тэсита, который, как вы помните, считал себя полноправным хозяином леса. Но эту мысль я отмёл сразу же. Обращаться за помощью к Строкеру мне хотелось и того меньше. Я себе живо представил, как он, выслушав мои жалобы, складывает жирные руки на животе и презрительно цедит сквозь зубы: «Сам виноват. Поделом тебе, уроду!» И как ни обидно было в этом сознаться себе самому, но я принуждён был бы признать его правоту.
«Ты – избранник судьбы», – сколько раз она мне это повторяла. Что ж, я с ней и тогда не спорил, и теперь не имел бы ничего против, чтобы оказаться таковым в действительности. Беда заключалась в одном – я в ту минуту решительно не представлял, что же мне делать. Не имел ни планов, ни крыши над головой, ни денег. Ничего, кроме жгучего желания отомстить своим обидчикам.
Я кое-как отёр с лица вымокший пепел, или, вернее сказать, размазал по лбу и щекам его остатки, отчего мой вид наверняка сделался ещё более жалким и нелепым, и твёрдо решил, что перво-наперво мне следует поквитаться с тем, кто убил мою мать. Эта утрата была куда более тяжёлой, чем потеря сбережений. До Астел я, возможно, как-нибудь доберусь, но не теперь. Честно говоря, я испытывал к ней даже что-то вроде благодарности за то, что она освежила мою память, на поверхность которой после удара урной снова всплыла великая истина, внезапно и основательно мною позабытая за последние несколько дней. А заключалась она, эта истина, в том, что мне ни при каких обстоятельствах не следует расслабляться и что я никому и никогда ни в чём не должен доверять. Только себе. Да и то, пожалуй, не всегда. И пусть я остался совсем без денег, но зато в будущем, если повезёт, вооружившись этим нехитрым соображением, быть может, сумею избежать более значительных потерь. Никому впредь не стану верить, и ничьи нужды, заботы и желания, как бы велики они ни были, не затмят для меня мои собственные. Таков, в конце концов, закон самой жизни, всего мира. Пульсирующая боль в затылке служила удивительно весомым тому подтверждением.
В общем, решение я принял. Смерть Маделайн требовала отмщения. Её лишили жизни, а меня лишили матери. Меня самого удивило, как сильно я, оказывается, любил её. Мне очень, очень её недоставало. И кто-то должен был за это заплатить сполна. Поймите меня правильно: я вовсе не считал это делом чести, ибо таковой не располагал. Для меня эта месть была просто чем-то совершенно нормальным, неизбежным и необходимым, одним из проявлений естественного хода вещей. Тому, кто заставил меня страдать, я должен был отплатить полной мерой, только и всего.
Но при этом я понимал, что даже думать смешно о том, чтобы в одиночку добиваться сатисфакции от этого урода, от проклятого Меандрова скитальца. Пусть даже мне удалось бы без особого труда его отыскать, ну а дальше-то что? Отдать себя ему на растерзание, чтобы он меня прихлопнул, как насекомое, оставшись при этом невредимым? Признаться, я с тех самых пор, как лишился Маделайн, не раз помышлял о том, чтобы купить для осуществления своей мести услуги какого-нибудь дюжего наёмника. Найти такого в нашем королевстве не составило бы труда. Подобная сделка не являла собой ничего противозаконного. Право, неплохо было бы наблюдать с приличного расстояния, как этот детина расправился бы с моим обидчиком. Вот он наносит ему первую рану, за ней ещё одну, отсекает ему его преступную руку, пронзает грудь... Разумеется, это удовольствие обошлось бы мне недёшево. Но денег, что я скопил, вполне достало бы для найма самого что ни на есть искусного, крепкого и отважного бойца с наилучшими рекомендациями. Однако что ж теперь об этом рассуждать? Плакали мои денежки, а вместе с ними и надежда поквитаться таким манером с убийцей Маделайн.
И тогда взамен отвергнутого плана в памяти моей всплыла идея, подсказанная стариной Строкером. Единственное, что мне оставалось, это отправиться ко двору короля Рунсибела и просить его вступиться за меня, отомстить за ужасную гибель Маделайн. Я всё ему подробно расскажу, нашему доброму властелину, и потребую себе голову скитальца. Рунсибел наверняка признает это требование законным и объявит, что его подданные ни при каких обстоятельствах не могут и не должны быть объектами подобных наглых бесчинств. Что нападение на мирную жительницу его королевства – деяние неслыханное и он этого так не оставит. В общем, король наверняка этим всем займётся. И в добрый час.
Вот такие мысли роились в моей ушибленной и отчаянно болевшей голове, когда я принял решение идти к королю Рунсибелу. В надежде на его заступничество и в поисках справедливости...
А ещё, честно говоря, чтобы убить время – единственное, чем я располагал в избытке. Мне его просто- таки девать было некуда.
А что до Астел, то ей, где бы она ни находилась, я желал ужасной, долгой, мучительной смерти, я представлял себе эту мерзавку истекающей кровью, с множеством глубоких рваных ран, преимущественно в нижней части туловища.
Согласен, не очень-то благородно было тешить себя подобными мыслями, но они в ту пору были единственным, что могло хоть немного поднять мне настроение.
8
Долгий путь до королевского дворца я проделал на удивление благополучно. По дороге со мной не приключилось никаких неприятностей, что внесло некоторое разнообразие в ставший уже привычным ход печальных и нелепых событий последних дней.
Чем дальше уходил я от родных мест, тем заметней делалась разница между теми картинами нищеты и убожества, которые окружали меня с детских лет, и великолепием всего, что разворачивалось теперь перед моим восхищённым взором. Я с жадностью провинциала разглядывал роскошные каменные особняки, богатые таверны и постоялые дворы, мой посох весело постукивал по чистым и ровным булыжным мостовым и по крепким доскам деревянных тротуаров. Всё неоспоримо свидетельствовало, что неподалёку, там, куда я держал путь, находился не только оплот власти, но находились и несметные богатства. Так уж у людей устроено, что, где деньги, там и красота, и удобства, и могущество, и власть, и любые возможности. Богатые и бедные живут порознь, и богатым это по душе. Приятно, поди, когда соседи тебе ровня. Ну а бедные держатся вместе, потому как выбора у них нет, их мнением никто особо не интересуется.
Когда вдалеке из дымки тумана выступили башни королевского дворца, я аж присвистнул от восхищения. Дворец, насколько я мог судить со столь значительного расстояния, оказался куда более массивным и величественным, чем я мог себе представить. Рва вокруг него не было, что меня несколько удивило. Зато он был обнесён высокой и толстой каменной стеной, и сверху на ней, если напрячь зрение, можно было разглядеть часовых и лучников, которые праздно прогуливались взад-вперёд. Для солдат королевской службы они вели себя что-то уж больно беззаботно. Я, однако, решил про себя, что в случае опасности их манера поведения решительно и быстро переменится. Самого же замка я по-прежнему целиком не видел, из-за стены выглядывали только башни, на которых, колеблемые лёгким ветерком, реяли знамёна с гербом Истерии. День выдался на редкость погожий, на безоблачном голубом небе сияло ласковое солнце.
У главных ворот слонялось немало всякого народу, было там и несколько весьма самоуверенного и недружелюбного вида стражников, которые никого за ограду не пропускали. К ним-то я и подошёл, стараясь, насколько это было мне под силу, держаться непринуждённо и с достоинством.
– Я желаю пройти в зал Справедливости и говорить с королём.
Один из стражников смерил меня взглядом и нехотя процедил сквозь зубы:
– Придётся тебе обождать, приятель.
