крови! – Я кружился на месте, припадая на правую ногу и нанося черенком ложки колющие и рубящие удары воображаемым противникам. А сам тем временем всё ближе подбирался к Симону, который, стоя на одном месте, не сводил с меня остановившегося от изумления взгляда. Ведь я не представлял для него никакой угрозы, я был безвреден, как лист, свалившийся с дерева. По крайней мере это, благодарение богам, до него вполне дошло. Откуда-то из глубины зала послышалось несколько осторожных смешков. Именно на это я и рассчитывал. Доковыляв до Энтипи, я довольно бесцеремонно схватил её за руку и рывком подтянул к себе вплотную.
– Что это за балаган вы устроили? – с досадой набросилась она на меня.
Слава богу, у девчонки хватило ума произнести это шёпотом, наклонившись к моему уху.
Симон повернулся всей своей неуклюжей тушей, чтобы не терять меня из виду. Смех в зале сделался громче. Одна лишь барменша Мари, поджав губы, глядела на нас подозрительно и недружелюбно.
Я обхватил Энтипи за шею и притянул её к себе так, что её ухо очутилось у моих губ. И тихо, торопливо прошептал:
– Слушайте внимательно, чёрт бы вас побрал! Здесь больше двух десятков вооружённых парней, да вдобавок ещё этот Симон, который меня и вас голыми руками укокошит за здорово живёшь! Мне одному с ними нипочём не сладить. Единственная для нас возможность спасти свои шкуры – это притвориться комедиантами, и если вы мне сейчас не подыграете, считайте, что мы оба уже на том свете. У нас только один шанс выпутаться, так не упустите его! – И, возвысив голос, я снова выбросил вперёд руку с зажатой в ней ложкой: – Умри, недостойный, за оскорбление принцессы, наследницы престола! А это тебе, жалкий урод! Вот! Получай!
Энтипи хватило всего нескольких мгновений, чтобы принять единственно разумное решение. Инстинкт самосохранения одержал в её душе верх над заносчивостью и спесью, и она, подбоченившись, выкрикнула:
– Ну что, дерзкие и бесцеремонные сэры?! Знаете теперь, каково иметь дело с моими верными рыцарями, с цветом нашей великой нации?
Сделав неуклюжий выпад, я ткнул черенком ложки в середину груди вконец опешившего Симона. Должен признаться, ощущение было такое, как будто конец черенка упёрся в каменную стену. Я поднял ложку кверху, словно салютуя своей даме мечом, и проблеял:
– Готово! И этот сражён наповал! Так пусть же другим будет неповадно посягать на честь благородной дамы! Доблестный рыцарь не оставит в живых ни одного из наглецов!
Симон так и не сдвинулся с места. Бедняга наверняка впервые в жизни лицезрел подобное действо. Продолжая кривляться и по пути отвешивая поклоны, мы беспрепятственно добрались до двери. Вслед нам неслись одобрительные смешки, слышались обрывки разговоров. Зрители обменивались мнениями:
– Они умалишённые! – утверждал один.
– Да нет, ты разве не понял? Это просто какие-то бродячие актёришки, комедианты. А ведь здорово представляют, скажи-ка?
Я в душе склонён был согласиться с обоими этими мнениями. Да и с любым другим, лишь бы нам позволили убраться отсюда восвояси. Не оглядываясь, я распахнул дверь.
Снаружи всё побелело от снега. И он продолжал падать с небес. Не подумайте только, что сверху срывались лёгкие и редкие снежинки, нет, то, что предстало перед моим исполнившимся ужаса взором, являло собой сплошную стену из необыкновенно крупных, пушистых хлопьев, которые то и дело подхватывал невесть откуда налетавший вихрь и кружил в безумном хороводе. Выйти сейчас наружу значило для нас с Энтипи обречь себя на неминуемую, скорую и мучительную смерть. Ибо одеты мы оба были, мягко говоря, не по сезону...
Без малейших колебаний я с треском захлопнул дверь, повернулся лицом к посетителям трактира и раскинул руки в стороны. Так стремительно и резко, что чуть было не смазал Энтипи по физиономии.
– Друзья мои! – вскричал я с деланным воодушевлением. – Перед вами королевские комедианты! Прошу, давайте вместе поаплодируем Симону, который без всякой подготовки так великолепно нам подыграл! У вас талант, дружище! Настоящий талант актёра! Поздравляю! Поклонитесь же почтённой публике! – Со всей скоростью, на какую был способен, я промчался между столиками к вконец одуревшему Симону, схватил его за руку, напоминавшую окорок, и поднял её кверху.
Мужчины разразились аплодисментами. Кто-то принялся колотить по столешнице металлической кружкой. Отовсюду послышались одобрительные возгласы в адрес Симона и в наш с принцессой. На толстой, глуповатой физиономии здоровяка последовательно отобразились растерянность, смущение и наконец телячий восторг. Детина понял, что неожиданно стал центром всеобщего восторженного внимания. Глупо хихикнув, он стоял теперь перед собутыльниками с таким видом, словно с самого начала уловил смысл происходящего и подыгрывал нам совершенно сознательно.
Я схватил со стола полотняную салфетку и стал промокать его физиономию и бороду, приговаривая:
– Здорово! Я б сам нипочём так не смог без всякой подготовки, без единой репетиции!
Энтипи смотрела на меня с безмолвным осуждением. Но её мнение о моей затее интересовало меня сейчас меньше всего на свете. Я действовал, между прочим, не ради одобрения её высочества, а чтобы нам обоим жизнь спасти. И она, паршивка этакая, великолепно отдавала себе в этом отчёт. Как и в том, что я вполне преуспел в своей затее. Иначе она не преминула бы в недвусмысленных и резких выражениях высказать своё недовольство при всех. Сияя счастливейшей улыбкой, я мысленно обозвал её высочество последними словами, какие только знал.
Симон, расчувствовавшись от небывалого своего успеха, которому он был всецело обязан нам с принцессой, угостил нас мёдом – по целой кружке заказал. Это, что и говорить, явилось вершиной нашего триумфа! Простак вообще стал держаться с нами, как с лучшими своими приятелями. Ещё бы! Я очень даже хорошо понимал его чувства. Этому скромному мастеровому, привыкшему довольствоваться своим жалким уделом трудяги, мало кого интересовавшего, поди, даже во сне не могло привидеться, что луч славы когда- нибудь коснётся и его буйной головы.
Мёд пришёлся мне как нельзя кстати, наполнив желудок благословенным теплом. А тем временем огонь в очаге, возле которого я примостился, грел меня снаружи. Волосы, влажные после купания в реке, высохли в считанные минуты. Энтипи уселась в нескольких футах от меня. Молча прихлёбывала мёд и, представьте себе, ни капли не опьянела! На меня она старалась не смотреть.
Мне стало так хорошо, так уютно у тёплого очага, что я даже поленился себе представить, что сталось бы с этой безмозглой гордячкой, кабы я не поспешил к ней на помощь.
Я совсем было задремал, но вдруг надо мной нависла чья-то тень.
«Симон! – пронеслось у меня в голове. – Раскаялся в своей щедрости, очарование минутной славы рассеялось, вот он теперь и решил разделаться с нами по-свойски...» Но вскинув голову, я увидал над собой вовсе не его, а Мари.
Та подтащила к очагу бочонок, поставила его у лавки, на которой я сидел, грузно уселась на него и без обиняков заявила:
– Этим олухам вы головы задурили, но я не такая идиотка, чтобы поверить, будто вы и впрямь бродячие комедианты. – Благодарение богам, у женщины хватило ума понизить голос настолько, что никто, кроме меня, не слышал этих разоблачительных слов. – Девчонка глядела и говорила так, что и впрямь могла бы сойти если не за принцессу крови, то за высокородную леди. А ты, когда её увидал и услыхал, что она несёт, со страху чуть не обделался. Это ж видно было по тебе, едва ты мой порог переступил. Такое ни одному актёру на белом свете не под силу разыграть. Но кто б вы на самом деле ни были, по вашей вине в моём заведении чуть драка не началась, да и клиента вы обидели. – Я про себя отметил слова «в моём заведении». Значит, она была не просто барменшей-служанкой, а владелицей трактира. – Я так тихо с тобой говорю, потому как, если б они услыхали эти мои слова, что б тут началось! И вас обоих на кусочки бы разорвали, да и мою харчевню в придачу. – При этих словах она выразительным кивком указала на своих клиентов, мирно выпивавших за столиками. Я поёжился. – И потому, – сурово прибавила Мари, – катитесь-ка отсюда оба, да поживей!
– Но там такой снег и ветер, мадам, – робко возразил я. – Мы неминуемо погибнем, если окажемся под открытым небом...
– А мне-то что за дело?
