спросил его, что он думает о нашем оркестре и о нашей музыке. Он засмеялся, повернулся к этим своим друзьям-белым и сказал, что мы – «охотники за головами», то есть дремучие дикари. Ему это показалось смешным, и я помню, как все эти белые над нами смеялись. Знаешь, у меня это все и сейчас стоит перед глазами. Потом, лет через двадцать пять, мы встретились с ним в самолете, причем оба летели в первом классе. Я подошел к нему и представился. Я сказал: «Милтон, меня зовут Майлс Дэвис, я музыкант».
Он заулыбался и сказал: «Да-да, я знаю, кто вы. Я очень люблю вашу музыку».
Тогда я сказал: «Милтон, однажды ты так гнусно вел себя по отношению ко мне и к музыкантам из моего оркестра, что я на всю жизнь это запомнил и сказал себе, что если вдруг окажусь рядом с тобой, то обязательно расскажу тебе о том, что я ощущал после твоих слов в тот вечер». Он с недоумением посмотрел на меня, потому что совершенно не помнил, что он тогда сказал. А я почувствовал подступающую злость, как тогда, и наверняка это отразилось на моем лице. Я напомнил ему его слова и то, как они потешались над нами. Он страшно покраснел, ему было неловко, да он уж и забыл обо всем об этом. Поэтому, когда я сказал ему: «Мне не понравилось, как ты назвал нас в тот вечер, да и всем музыкантам, кому я об этом рассказал, не понравилось. Некоторые из них и сами это слышали», – он совершенно растерялся, а потом сказал: «Я очень сожалею».
А я говорю: «Я это знаю. Но ты сожалеешь об этом только сейчас, после того, как я напомнил тебе об этой истории, а тогда ты ни о чем не сожалел». Потом я повернулся и пошел к своему месту, сел и больше ни словом с ним не перекинулся.
Я вот что хочу сказать: некоторые белые – да и черные тоже – в один момент смеются над тобой, а потом поворачиваются на сто восемьдесят градусов и говорят, что просто обожают тебя. Они делают это постоянно, это их поганая тактика «разделяй и властвуй». Но у меня долгая память на то, что произошло с нами в этой стране. Евреи постоянно напоминают миру о том, как с ними расправились в Германии. И чернокожие тоже должны напоминать всему миру о том, что с ними сделали в Соединенных Штатах, или, как однажды сказал Джеймс Болдуин, «в Штатах, которым еще только предстоит стать Соединенными». Мы не должны допускать эту тактику «разделяй и властвуй», которую все эти годы белые применяют против нас, не давая нам возможности осознать свою собственную внутреннюю сущность, свою реальную внутреннюю силу. Я знаю, многим надоело это слушать, но черные должны неустанно это повторять, постоянно разоблачать жалкие условия своей жизни, пока белые не переменят своего отношения к нам. Мы должны постоянно ставить им это на вид, как это делают евреи. Мы должны заставить их признать и понять, сколько зла они нам причинили за все эти годы и все еще продолжают причинять. Мы должны довести до их сведения, что нам известно все, что они делают с нами, и что мы не пойдем на уступки, пока это не прекратится.
Чем старше я становлюсь, тем больше узнаю о том, как играть на трубе, да и о многих других вещах. Раньше я любил выпить и увлекался кокаином, но теперь я даже не думаю об этих вещах.
То же самое с сигаретами. Я совершенно покончил со всем этим. От кокаина отказаться было труднее всего, но я и это превозмог. Все дело в твоей силе воли, и еще нужно верить, что ты сможешь сделать то, что хочешь. Когда мне что-то уж очень неохота, я говорю самому себе: «Да пошел ты на…» Потому что только ты сам должен это сделать. Никто другой за тебя этого не сделает. Другие люди могут попытаться помочь тебе, но в большинстве случаев тебе самому придется со всем справляться.
Мне сейчас все по плечу – так я мыслю и строю свою жизнь. Я все время думаю о творчестве. Мое будущее начинается каждое утро, когда я просыпаюсь. Именно тогда оно и начинается – когда я просыпаюсь и открываю глаза. И тогда во мне вспыхивает огромное чувство благодарности, я счастлив, когда встаю, потому что каждый день я пытаюсь сделать что-то новое. Каждый день для меня – творческое открытие. Музыка – это и благословение, и проклятье. Но я люблю ее и ни за что не пожелал бы иной жизни.
Я ни о чем не сожалею, и у меня нет чувства вины. Кое в чем я все же раскаиваюсь, но не хочу об этом говорить.
Сейчас я гораздо более терпим и к себе, и к окружающим меня людям. Мне кажется, я стал лучше. Хотя недоверчивость во мне осталась, я все же не такой злой. Я человек замкнутый, живу частной жизнью, не люблю бывать среди незнакомых людей. Но я уже не набрасываюсь на людей с руганью и не говорю им грубости. Черт, теперь на концертах я даже представляю публике музыкантов своего оркестра и даже немного разговариваю с залом.
У меня репутация трудного, неуживчивого человека. Но мои друзья знают, что это неправда, потому что с ними мы прекрасно ладим. Я не люблю все время быть в центре внимания. Я просто делаю то, что считаю необходимым, вот и все. Но у меня есть верные друзья – Макс Роуч, Ричард Прайор, Квинси Джонс, Билл Косби, Принц, мой племянник Винсент и некоторые другие. Моим лучшим другом был, наверное, Гил Эванс. Музыканты из моего оркестра – мои хорошие друзья, и еще мои лошади в Малибу. Я люблю лошадей и вообще животных. Но вот кто меня действительно хорошо знает, так это ребята, с которыми я рос в Ист- Сент-Луисе, хотя сейчас мы с ними почти не видимся. Я часто думаю о них, а когда мы все-таки встречаемся, мне кажется, что мы и не расставались. Они говорят со мной так, будто я минуту назад был у них дома.
Иногда они высказывают свои замечания о моей игре, и их мнение я ценю больше, чем мнение критиков. Потому что знаю – они нутром чувствуют то, что я пытаюсь сделать и как я должен звучать. Если бы Кларк Терри, которого я считаю своим лучшим другом, пришел бы ко мне и сказал, что я играю дерьмово, черт, я бы отнесся к его словам серьезно. Принял бы их близко к сердцу. То же самое с Диззи, моим наставником и одним из самых близких друзей. К его замечаниям я бы прислушался. Но я всегда был таким, каков я есть, всегда. И если кто-то решит говорить обо мне гадости моим друзьям, они даже слушать не станут. Я со своей стороны веду себя так же – никогда не слушаю дерьма о своих знакомых.
Музыка всегда для меня была чем-то вроде проклятья, я ею одержим. Она до сих пор занимает первое место в моей жизни. Музыка – прежде всего. Но сейчас у меня что-то вроде перемирия с музыкальными демонами, и они немного меня отпустили. Мне кажется, мне очень помогло занятие живописью. Демоны все еще тут, но теперь я знаю, что они здесь, чувствую, когда их нужно напитать. По-моему, сейчас у меня все под контролем.
Я человек закрытый, а чтобы оградить свою частную жизнь, знаменитости нужно очень много денег. Это очень и очень трудно, и это одна из причин, почему мне нужно зарабатывать деньги, – чтобы оградить свою жизнь от публичности. За славу приходится расплачиваться – головой, душой и огромными деньгами.
Я сейчас мало бываю на людях, да почти и не бываю. Мне все это ужасно надоело. Приезжают люди, чтобы со мной сфотографироваться. Да пошли они все в болото. Быть знаменитым – значит отказаться от нормальной жизни, ведь к тебе пристают самым безобразным образом. Это неестественно. Поэтому я мало бываю в обществе. Я расслабляюсь и успокаиваюсь, только когда бываю со своими лошадьми или провожу время с близкими друзьями. У меня есть лошадь Кара, еще одна по кличке Kind of Blue и еще Близнец. Близнец – конь с тонкими чувствами, в нем течет арабская кровь. Больше всего я люблю ездить на нем. Но он оказывает мне честь, что позволяет это, я ведь не очень хороший всадник. Я все еще учусь, и он это понимает. И когда я делаю что-то не так, он на меня смотрит, словно хочет сказать: «Ну что, опять этот олух собирается сесть мне на спину? Разве он не знает, что я профи?» Но я люблю и понимаю животных, а они – меня. А что же люди? Да они странные.
Я всегда мог предугадывать события. Всегда. Я верю, что некоторые люди могут предсказывать будущее. Например, однажды я плавал в бассейне отеля «Плаза» Объединенных Наций в Нью– Йорке и со мной плавал один белый парень. Вдруг ни с того ни с сего он говорит: «Угадай, куда я еду?» Я говорю: «В Новый Орлеан».
И представь, угадал! Господи, он тогда страшно изумился. Был просто вне себя, побледнел и стал допытываться, откуда я это узнал. Но я не мог ему этого объяснить. Я просто знал. Не знаю, почему, и стараюсь не задумываться над этим. Просто знаю, что у меня всегда была эта способность.
Я человек интуиции, вижу в людях то, что другие не видят. И слышу вещи, которые другие люди не слышат и не считают важными, пока наконец, много лет спустя, они тоже не услышат и не увидят их. Но к тому времени я уже совсем в другом месте и давно забыл о том, что они сейчас видят. Я всегда в гуще событий и на передовом фронте, потому что забываю о незначительных вещах. Меня не впечатляет, что кто-то считает некоторые вещи важными, а я нет. Это всего лишь чье-то мнение. А у меня свое мнение, и
