гнать как бешеный. Джим даже перепугался, на такой чудовищной скорости мы мчались. Зато я обнаружил, что наконец-то теряю интерес к кокаину, и когда мы добрались до Бостона, я свой запас кому-то отдал, а потом, когда мне кто-то стал еще предлагать, отказался. И тогда я понял, что начинаю выигрывать свою битву с кокаином.
Остальные музыканты прилетели на самолете, но мне страшно хотелось, чтобы все видели меня в моем новеньком «феррари». Я хотел, чтобы все осознали, что я окончательно вернулся, – и несмотря на то, что мой отель был как раз напротив клуба и, чтобы попасть домой вечером, мне нужно было просто перейти улицу, я ездил туда на машине. Немного шоу никогда никому не вредило.
У меня в оркестре играли Маркус Миллер, Майк Стерн, Билл Эванс, Эл Фостер и Мино Синелу. Все они отлично между собой ладили. В первый же вечер выстроились очереди, чтобы нас послушать, но многие не очень верили, что я вообще явлюсь на концерт. Когда я пришел, клуб был битком набит – люди были повсюду. Господи, публика плакала, увидев меня, плакала, когда я заиграл. Это было нечто. В один из вечеров там был черный парень-инвалид, с церебральным параличом, он сидел у сцены в инвалидном кресле. На вид ему было лет тридцать пять, на самом деле не знаю сколько. Я играл блюз, а он сидел прямо перед сценой. Я играл блюз для него, потому что чувствовал, что он-то знает толк в блюзах. Где-то посреди моего соло я заглянул в его глаза – он плакал. Потом он протянул исхудавшую трясущуюся руку и дотронулся до моей трубы, как будто благословлял ее – и меня. Господи, я чуть не остановился, чуть сам не сорвался, еле слезы сдержал. Мне захотелось познакомиться с этим парнем, но когда я вышел на улицу, его уже не было. Знаешь, вообще-то меня мало трогает, если срывается встреча с незнакомым человеком, особенно с мужчиной, но мне очень хотелось сказать тому парню, как много значил для меня его жест. Он протянул мне руку от самого сердца, от сочувствующего, понимающего сердца. Мне хотелось поблагодарить его, для меня это было очень важно – после всех моих передряг. Как будто он хотел сказать, что все в порядке, что я играю так же хорошо, как и раньше. Мне очень нужна была такая поддержка, чтобы двигаться дальше.
По-моему, за каждое выступление в те четыре дня в Бостоне мы получили по 15 тысяч долларов, и это были немалые деньги для клуба, в котором помещалось 425 человек. Мы давали по два концерта за вечер, и клуб тоже не остался в проигрыше. Потом мы играли на Ньюпортском джазовом фестивале в «Эвери Фишер Холл» в Нью-Йорке. Многим критикам мы совершенно не понравились, особенно они накинулись на то, что я мало играл. С другой стороны, многие врубились, так что счет был равный. Мы хорошо заработали на Ныопорте, кажется, около 90 тысяч долларов за два шоу. Билеты были полностью распроданы, и все были страшно довольны. В сентябре я уехал в Японию, там мне заплатили 700 тысяч долларов за восемь шоу, плюс бесплатные переезды, еда и отели. Отличные были гастроли. Все играли хорошо, и японцы были от нас в восторге.
Осенью 1981 года «Коламбия» выпустила «The Man with the Horn», и, хотя пластинку хорошо раскупали, критики единодушно нас разругали. Писали про мою слабую игру и про то, что я «только тень прежнего себя». Но я понимал, что на то, чтобы снова привести в порядок амбушюр, нужно время. Я чувствовал прогресс каждый день, ведь я каждый день практиковался. Но в «Коламбии» решили, что долго я не продержусь, и создали команду для записи всех моих живых выступлений, что меня вполне устраивало. Я знал, что если только не подведет здоровье, не буду уходить со сцены. Я чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше, хотя это еще ни о чем не говорило. Сисели Тайсон прожила у меня большую часть лета, во всяком случае, когда бывала в городе. У нее дом в Малибу, в Калифорнии, у самой воды, и еще один домик на курорте Гёрниз в Монтоке на Лонг-Айленде, прямо у океана. С тех пор как мы с ней в последний раз были вместе, Сисели сделалась большой звездой. Она снялась в куче фильмов и заработала кучу денег, она, может быть, была даже более известна, чем я. Но я тоже ей в этом помог, я имею в виду, что в фильме 1974 года «Автобиография мисс Джейн Питман» она скопировала мой акцент, мою манеру говорить – вот откуда там ее голос. В общем, приезжая в Нью-Йорк, она останавливалась у меня.
В 1981 году на День благодарения мы с Сисели расписались в доме Билла Косби в Массачусетсе. Среди гостей были Эндрю Янг, Макс Роуч, Диззи Гиллеспи, Дик Грегори и другой народ, вроде моего менеджера Марка Ротбаума. Приятная была церемония, но на фотографиях видно, что я серьезно болен. У меня совершенно серое лицо, как у мертвеца. Сисели это видела. Я ей сказал, что у меня такое чувство, будто я в любую минуту помру. Летом я вколол в ногу наркотик и что-то туда занес. Потом несколько раз в неделю таскался в Нью-Йоркскую больницу к доктору Филипу Уилсону и еще лечился у доктора Чина по наводке Сисели. У доктора Уилсона я проходил курс физиотерапии, а другой доктор лечил меня травами и иглоукалыванием. Но я все еще выкуривал по три-четыре пачки сигарет в день. Как-то раз доктор Уилсон прямо спросил меня, хочу ли я жить. И я сказал: «Да, я хочу жить». Тогда он сказал: «Так вот, Майлс, если хочешь жить, кончай совсеми своими вредными привычками, включая курение». Он мне все время это твердил, а я все равно продолжал свое.
Даже ухитрился переспать с другой женщиной через пять дней после свадьбы с Сисели – у меня ведь не было никакого сексуального влечения к ней. Я ее уважал и понимал, что она мне хороший друг, но мне же и секс был нужен, а от нее я его не мог получить. Так что ходил налево. В январе Сисели отправилась в Африку снимать какой-то фильм для госдепартамента. Когда она уехала, я опять стал сильно напиваться. К тому времени я больше не употреблял кокаин, зато пил жутко много пива. И еще у меня тогда руку парализовало из-за инсульта. Я считал, что у меня был инсульт, а некоторые называли это синдромом медового месяца – это когда спишь, обнимая кого-то, рука сжимается, кровообращение в этом месте нарушается и сдавливает нервы. Не знаю точно, что произошло, знаю только, что когда я как-то ночью потянулся за сигаретой (Сисели не было дома), мои пальцы и рука онемели, я не мог ими двинуть. Я сказал себе: «Что за черт?» Смог сжать руку, а разжать не смог. Перепугался до чертиков. Сисели сказала, что она почувствовала в Африке, что со мной что-то не то, и, естественно, зазвонил телефон, и она стала спрашивать, что случилось. Я сказал ей, что не могу пошевелить пальцами. Она сказала, что это похоже на инсульт, и быстро вернулась домой.
Я в общем-то догадывался, что со мной не все в порядке, – я плохо себя чувствовал и в моче заметил кровь. На обратном пути из гастролей по Японии я подхватил воспаление легких, но все равно летел всю ночь и весь день, чтобы успеть в Нью-Йорк на телешоу «Живой концерт в субботний вечер». Помню, перед шоу Маркус Миллер спросил меня: «Тебе нехорошо?», а я ему ответил: «Да я и не помню, когда мне было хорошо!» Мне было так плохо, что мне казалось: если усядусь на стул, больше не поднимусь. И все это шоу так и проходил по сцене – и когда играл, и когда не играл. Ходил и ходил туда-сюда. Все наверняка подумали: ну и псих! Но я просто старался окончательно не сломаться, и это было единственное средство. У меня и онемение руки произошло после этого телешоу. В общем, уже тогда было пора что-то предпринимать, но я не стал. Так что после этого инсульта, или что это там было на самом деле, после предупреждений доктора и после угроз Сисели, что она никогда больше меня не поцелует из-за противного сигаретного запаха во рту, я решил разом покончить со всеми своими пристрастиями, как когда-то с героином. Просто одним махом поставил точку.
Это было в 1982 году, и мой доктор сказал, что если я хоть раз займусь сексом в следующие полгода, меня может снова хватить удар. Вот это было жестоко – я же не могу контролировать эрекцию, так уж я устроен. И если не удовлетворю своего желания сразу же, оно вообще исчезнет.
Я вообще ничего не мог, и Сисели сказала: «Если тебе сейчас не хочется, я просто подожду». Ну и ждала полгода. Я из-за всего этого чувствовал страшную слабость и не мог играть. У меня даже не было сил справлять малую нужду, попадая в унитаз. Моча стекала у меня по ноге. Доктор Чин прописал мне травы, которые, как он уверял, за полгода очистят мой организм. Я начал эти травы пить, и из меня стала вываливаться всякая дрянь – слизь и всякое такое. И еще доктор Чин сказал, что после курса лечения этими травами у меня снова проснется желание заниматься сексом. Я сказал себе:
«Ерунда». Но он оказался прав: через полгода я снова сексуально озаботился. Из-за всей этой дряни у меня сильно повыпадали волосы, и это меня огорчало больше всего, я всегда был тщеславным.
В следующие два или три месяца после моего инсульта, когда я не мог шевелить пальцами, я ходил три или четыре раза в неделю в Нью-Йоркскую больницу на физиотерапию. Меня отвозил туда Джим Роуз. Господи, это было самое поганое, что могло со мной произойти, ведь с неработающей рукой и пальцами я мог навсегда перестать играть. Во всяком случае, такая мысль западала мне в голову. И это было бы страшнее смерти – жить, думать головой и не мочь сыграть то, что сочинил? Но с помощью трав и физиотерапии, после отказа от выпивки и курева, при здоровом питании и достаточном отдыхе и замене
