почему бы ему не вернуться ко мне, и он так и сделал. Робен Форд пробыл в моем рабочем оркестре не очень долго. Маркус Миллер прислал мне как-то пленку с гитаристом Джозефом Фоли Маккрири, который называл себя Фоли. Он был из Цинциннати. Я сразу понял, что это находка, к тому же он – черный. Он был чуть сыроват, но я решил, что это поправимо. Еще в августе 1985-го мы взяли в оркестр перкуссионистку Мэрилин Мазур. Я познакомился с ней в Дании, где я получил премию «Соннинг» и записывал с Палле Миккельборгом так и не выпущенный до сих пор альбом «Aura». Когда она позвонила мне, я ее взял в оркестр, но при этом оставил перкуссиониста Стивена Торнтона, потому что он давал мне так мною ценимое африканское звучание. К осени 1986 года в составе оркестра были Боб Берг на тенор-саксофоне, вернувшийся ко мне басист Дэррил Джонс, гитарист Роббен Форда, клавишники Адам Хольцман и Роберт Ирвинг, перкуссионисты Мэрилин Мазур и Стив Торн-тон, ударник Винс Уилберн и я сам на трубе.
С этим оркестром я выступал на концерте, устроенном «Международной амнистией» летом 1986 года на стадионе «Джайентс» в Медоулендз, в штате Нью-Джерси. За день до этого мы играли в Лос-Анджелесе на джазовом фестивале, организованном журналом «Плейбой», где вышли на сцену только в одиннадцать вечера. В Ныоарк мы приехали рано утром, нас никто не встретил. Пришлось взять лимузин и грузовичок, чтобы развезти всех по отелям. Потом, к началу концерта, мы добрались до Медоулендза, а все утро шел дождь. Все вокруг было залито. Но сколько же там собралось народу, господи. Билл Грэм руководил всеми пертурбациями на сцене. Там у них была такая вращающаяся сцена – одна группа играла впереди перед публикой, а другая готовилась на другой сцене. Это работает в теории, когда все спокойно и нет дождя. Каждый раз, когда они хотели выставить нас вперед, ветер сдувал всю воду с крыши сцены на наше оборудование. Так что Джим Роуз и его команда ничего не могли установить. Я слышал, как Билл Грэм орал на Джима, чтобы тот подготовил оборудование, пока кто-то ему не указал на воду, текущую с крыши. Тогда только до него дошло.
Все это было сплошным сумасшедшим домом, потому что концерт транслировался вживую по телевидению во всем мире. А мы даже звука не смогли проверить, ничего. Каким-то непостижимым образом все прошло нормально. Мне кажется, перед нами играл Сантана, а потом мы выступали около двадцати минут. Публика, кажется, была очень даже довольна.
После нашего выступления ко мне подходили поздороваться все эти знаменитые белые рок– звезды. Ну, ребята из U2, Боно, Стинг, ребята из Police, Питер Гэбриел, Рубен Блейдз. Самые разные люди. Некоторые из них робели, кто-то сказал мне, что они боялись подойти, потому что у меня репутация очень резкого человека, который не любит, чтобы его беспокоили. Но у меня было хорошее настроение, и я с удовольствием знакомился со знаменитыми музыкантами. Это было очень приятно после всего этого дождя и дерьма, которые чуть было не испортили все дело.
В том году были и другие события. Я участвовал в программе «Великие выступления» на канале PBS, это шоу идет 90 минут, его показывают по всей стране. Телевизионщики следовали за мной повсюду – сняли весь концерт на Фестивале джаза и традиционной музыки в Новом Орлеане. И все время брали у меня интервью. Мы должны были сыграть один танцевальный номер, над которым работали с Джорджем Фэзоном, но не получилось. Еще я написал трек для фильма «Street Smart», где играл Кристофер Рив, актер, сыгравший Супермена, и великий чернокожий актер Морган Фримен. Я закончил работать над музыкой к этому фильму во второй половине 1986 года и начале 1987-го.
По-моему, из событий 1986 года стоит упомянуть случай, который произошел со мной и Уинтоном Марсалисом. Это было в Ванкувере, в Канаде, на фестивале, где мы оба участвовали. Мы играли на полукруглой открытой площадке, народу было тьма-тьмущая. По графику Уинтон должен был выступать на следующий вечер. Ну вот, я играю и ловлю от этого кайф. Вдруг, ни с того ни с сего, почувствовал чье-то присутствие на сцене, как будто кто-то надвигался на меня, краем глаза вижу какого-то человека, а публика готова была либо аплодировать, либо шикать, не знаю. И тогда Уинтон шепчет мне в ухо – а я все еще пытаюсь играть – «Мне сказали сюда подняться».
Я рвал и метал – как он мог позволить себе такое! Я просто ему сказал: «Пошел на х… со сцены». Он был в шоке от моего грубого ответа. А я еще добавил: «Какого х… ты здесь оказался? Пшел вон!» И потом приостановил оркестр. Потому что, когда он пришел, мы играли сеты, и я заранее дал оркестру подсказки. Он не смог бы вписаться. Уинтон не может играть в нашем стиле. Он не знает нашего дерьма, и нам пришлось бы подлаживаться под него, под его игру.
После этой выходки Уинтона я окончательно понял, что он совершенно не уважал старших. Во– первых, я ему в отцы гожусь, и он не раз говорил обо мне гадости в газетах, на телевидении и в журналах. И ни разу не извинился за все это вылитое на меня дерьмо. Мы с ним не друзья, как это было с Диззи и Максом и другими ребятами. Уж на что мы были близки с Диззи, но я никогда бы не осмелился поступить так по отношению к нему, а он – ко мне. Сначала мы бы спросили друг у друга разрешения. Уинтон думает, что музыка – это выживание людей со сцены. Но музыка – не конкуренция, это – сотрудничество, нужно уметь работать сообща и приспосабливаться друг к другу. И повторяю, она далека от конкуренции, во всяком случае, для меня. По-моему, это недопустимое отношение к музыке.
Я и Орнетта Коулмена не любил за его эгоизм и неуважение к другим – это сразу было в нем видно, как только он появился на сцене, пытаясь играть на трубе и на скрипке. Ведь он не мог играть ни на одном из этих инструментов. И это было оскорблением для таких людей, как я и Диз. Уж я точно бы не поднялся на сцену и не начал бы дудеть в саксофон, не зная, как это делается. Раньше, в старые времена, все великие трубачи, такие как Толстуха и Диззи, да и все мы, постоянно участвовали в джемах. Сейчас этого нет, традиции изменились. Теперь все не так, как было раньше. Конечно, мы пытались превзойти друг друга, но ведь мы были и хорошими знакомыми, между нами было много дружбы и любви. Даже в тот раз, когда Кении Дорэм пришел в кафе «Богемия», – он согнал меня со сцены в первый вечер, а я его в следующий. В такой конкуренции много уважения и любви.
Но с Уинтоном все было по-другому (во всяком случае, по отношению к себе я не видел с его стороны уважения), да и все другие молодые музыканты такие же. Все они хотят сразу стать звездами. Все хотят сразу иметь так называемый собственный стиль. Но ведь все, на что они способны, – это играть чужое дерьмо, копировать приемы и манеры, изобретенные до них другими. Совсем немногие из молодых музыкантов вырабатывают сейчас свой стиль. Мой альт Кении Джаррет один из них.
Другое интересное событие произошло в 1986 году – я сыграл сутенера и наркоторговца в фильме «Полиция Майами». После этой роли меня спросили, что я чувствовал, когда играл, и я сказал: «Когда ты черный, ты все время играешь какую-то роль». И это правда. В этой стране чернокожие постоянно разыгрывают свои роли, просто ради выживания. Если бы белые знали, что у большинства черных на уме, они бы в ужас пришли. Черные бессильны, они не могут высказаться открыто, поэтому и надевают маски, превосходно исполняя свои роли просто для того, чтобы прожить еще один долбаный день.
Играть в кино мне было нетрудно. Я знал, как играть сутенера, потому что у меня самого был такой опыт в прошлом. Актеры Дон Джонсон и Филип Майкл Томас просто сказали мне: «Да тут нет ничего, кроме лжи, Майлс. Сплошное лицемерие. Так что думай об этом только так», ну, я так и сделал. Изображать сутенера было легко, потому что каждый мужик немного сутенер.
Вообще-то я не особо был счастлив, что мне дали эту роль, хотя я на нее и согласился. Мне не нравилось то, что это укрепляло некоторые стереотипы, которые есть у большинства людей по отношению к черным. В основном это была роль бизнесмена, этакой «мадамы» в мужских штанах.
Я про себя считал, что играю не сутенера, а бизнесмена, и на это опирался. Сисели сказала даже, что ей понравилось, что я отлично справился, и мне было очень приятно это слышать, потому что я ценю ее мнение как актрисы и творческого человека.
И еще я снялся в рекламном ролике «хонды», и одна эта реклама принесла мне гораздо больше известности, чем все, что я сделал до этого. Когда я сыграл в «Полиции Майами» и снялся в рекламе «хонды», люди, которые до этого никогда обо мне и не слышали, начали заговаривать со мной на улице. Причем все – черные, белые, пуэрториканцы, дети из Азии, люди, которые вообще не знали, чем я занимаюсь, – все они начали меня узнавать. Черт, ну не подлость ли это.
После стольких лет работы музыкантом, когда ты ублажал всех этих людей своей игрой и прославился на весь мир, вдруг понимаешь, что для того, чтобы вознестись в их глазах на самый высокий пьедестал, нужен всего-навсего один рекламный ролик. В этой стране от человека что требуется? Просто оказаться на телевидении, и тебя будут уважать и знать больше, чем тех, кто пишет прекрасные картины, создает прекрасную музыку, пишет прекрасные книги или прекрасно танцует. Люди не раз называли меня «мистер
