Тишину наконец нарушил голос Антуана:
– Появилось ли что-нибудь из коллекции «Де Грут» после войны?
– Только вещи из иудейской части фонда.
Эсфирь вскинула голову.
– Да, среди собрания имелась небольшая подборка средневековой иудаики. Подсвечник. Канделябр. Молитвенник. В общем, очень немного. Вещи из одной испанской синагоги, разграбленной во время войны за независимость Голландии. Кое-что из артефактов позднее всплыло на Украине, после развала Советского Союза. Скажем, кремневое ружье.
– А Советам-то как они достались? – спросил Хенсон. – Об этом что-нибудь известно?
– Тоже растащили, я думаю. Сначала немцы, потом русские. Кто знает? После окончания холодной войны в Берлине были найдены кое-какие документы. Платежные квитанции за приобретенные предметы искусства. В одной из них как раз упоминался Ван Гог из нашей коллекции. В другой – несколько ваз из отдела керамики.
– И кто-то видел эти вазы? – спросил Жолие.
– Насколько я знаю, нет. – Турн опять обернулся к портрету. – И Ван Гог тоже не появлялся. Квитанции, найденные в Берлине, вовсе не означают, что вещи действительно туда добрались. Мы же видели столб дыма от горящего грузовика! Нет, документы на якобы купленные музейные фонды составлялись еще до погрузки или чуть позже, чтобы скрыть факт кражи коллекции. А может, кто-то где-то втихомолку приложил руку. Что еще можно ожидать от воров!
– Скажем, некто, работавший на Третий рейх, – пустился рассуждать Хенсон, – взял настоящую музейную опись, чтобы сфабриковать поддельные квитанции. Но ему – или им – не было известно, что некоторые предметы погибли. Или что их украли по пути. По моему опыту, расследования далеко не раз сталкивались с подобными ситуациями.
Турн не слушал Хенсона. Он просто стоял и молча плакал.
– Нет, это невероятно… Словно встретить давно пропавшего брата…
«Или отца», – подумала Эсфирь.
Итак, ситуация прояснялась. Известно, что Стефан Мейербер от имени нацистов грабил музеи в Южной Франции. Очевидно, он бежал затем в Голландию, где вновь приложил свои таланты, а потом в Германию.
По дороге он сменил имя и фамилию на Сэмюеля Мейера, затем эмигрировал в Америку. Хенсон прав. Смерть Мейербера в Швейцарии – всего лишь инсценировка. Как иначе объяснить, что подлинный Ван Гог объявился на чердаке дома Мейера в Чикаго?
Надо полагать, мать Эсфири об этом узнала. Возможно, даже видела Ван Гога своими глазами. Вот почему она бросила Сэмюеля Мейера. Из любви к дочери она сохранила страшный секрет ее отца.
Тело девушки словно онемело, в животе образовался какой-то мертвый комок. Нет сил думать. Нет сил даже плакать.
Глава 6
ЗАКОННЫЕ ВЛАДЕЛЬЦЫ
Двумя днями позже девушка проснулась со страшной головной болью. Мало того, кто-то настойчиво колотил в дверь ее гостиничного номера. Во рту жгло и резало, будто она полночи жевала утеплитель из стекловолокна. На столике валялась пустая бутылка перцовой водки, укоризненно показывая на Эсфирь горлышком.
Сморщившись, она посмотрела в глазок. Тут Мартин Хенсон вновь забарабанил по филенке, словно намереваясь выбить дверь.
– Это я, – сказал он.
– Вижу, не слепая, – раздраженно проворчала она и, мучительно стеная, сумела-таки справиться с цепочкой и замком. – Чего ты хочешь?
– Интересные дела творятся, – объявил он с порога.
– Мне все равно, – отрезала девушка и отправилась в ванную, чтобы умыться холодной водой. Увы, из крана лилась только теплая струйка. Так ей показалось, по крайней мере.
– Вид у тебя, однако… – протянул он.
– Лесть тебе не поможет. Евреи вообще не очень-то пьют, – вздохнула она.
– Тем лучше для них.
– Но мы склонны к похмелью. Послушай, Мартин, я собираюсь домой, в Израиль. Правду об отце я узнала, а что будет дальше, меня уже не касается. Уж лучше бы картина сгорела, честное слово.
– Она спаслась из огня дважды, первый раз в сорок пятом, а второй вместе с нами. Может, это рука судьбы.
– Может, это, наоборот, проклятие. Я лично просто хочу домой.
– Ты, наверное, еще далеко не все знаешь. Сдается мне, газеты ты не читаешь и ящик не смотришь.
Хенсон отодвинул водочную бутылку и на ее место бросил свежий номер «Чикаго трибьюн». Пролистнул несколько страниц, затем с хрустом сложил газету в две четверти.
– Вот! Как тебе это нравится?
Свет из окна буравил глаза, как бормашина. Она плюхнулась в кресло.
