обратиться.
Черчилль слабо пробормотал те слова, которые придумал заранее. Мужчина недоверчиво выслушал его. Он уставился на Черчилля с нескрываемым подозрением. Неожиданно он схватил молодого человека за плечо, ввёл в дом и запер дверь на засов.
«Не нужно мне врать, — сказал он. — Вы Уинстон Черчилль, а я единственный англичанин в этой деревне».
Остаток приключения был относительно лёгким. Следующим вечером друг Черчилля, инженер по имени Говард, скрыто провёл его в товарный поезд и скрыл под мешками с какими-то товарами.
В Коматипоорте, станции на границе, поезд восемнадцать часов простоял на солнцепёке на запасных путях. Прежде, чем снова тронуться, он был обыскан, но человек, который производил поиск, поднял только верхние мешки, и через несколько минут Черчилль услышал грохот поезда, проезжающего по мосту, и понял, что он пересёк границу.
Даже тогда он ничего не предпринял, и ещё два дня прятался на полу вагона.
Когда он наконец появился в Лоуренсу-Маркеше, он сразу нашёл английского консула, который сначала принял его за кочегара одного из тех кораблей, что стояли в порту, а потом предоставил ему выпивку, ванну и обед.
Черчиллю повезло — как раз этим вечером в Дурбан уходил пароход «Индуна». С помощью англичан с револьверами, которые помешали бурским агентам снова захватить его, он благополучно взошёл на борт. Два дня спустя он появился в Дурбане, и его встречал мэр, толпа народа и духовой оркестр, игравший: «Никогда, никогда, никогда британцы не будут рабами!»[92]
Весь месяц Черчилля бомбардировали письмами и телеграммами, со всех концов света, один приглашал его возглавить флибустьерскую экспедицию, другой отправил ему шерстяные одеяла, третий прислал фотографии Черчилля, чтобы Черчилль поставил автограф, третий — фотографии самого себя, чтобы Черчилль полюбовался ими, четвёртый прислал стихи, пятый — бутылки виски.
Один поклонник писал: «Я преклоняюсь перед вашими чудесными, прославленными деяниями, которые вызовут такую бурю гордости и энтузиазма в Великобритании и Соединённых Штатах Америки, что англосаксонская раса станет непобедимой».
Чтобы предложение сделать англосаксонскую расу непобедимой не вскружило голову субалтерна, ему отравили из Лондона такую телеграмму:
«Лучшие друзья здесь надеются, что вы больше не будете выставлять себя таким ослом.
Макнейл».
Однажды в лагере мы посчитали цену за слово в этой телеграмме, и Черчилль обрадовался, узнав, что человек, который её отправил, заплатил пять фунтов.
В первый же день прибытия в Дурбан, когда ещё не затихли приветственные крики, Черчилль сел на поезд и отправился на фронт. Другой мог бы задержаться. После месяца плена и лишений побега, он мог бы остаться хотя бы на двадцать четыре часа, чтобы попробовать, каковы на вкус популярность и еда в отеле «Куин». Но тот, кто внимательно читает эту краткую биографию, понимает, что Черчилль был не из таких. Черчилль никогда не останавливается, и эта черта принесла ему успех. У него нет времени на задержки, он не хочет почивать на своих лаврах.
В качестве военного корреспондента он был с Буллером[93] до снятия блокады с Ледисмита и с Робертсом[94] до падения Претории. Он принимал участие во всех крупных операциях и уехал с войны с медалями за шесть битв.
Вернувшись в Лондон, он потратил лето, чтобы закончить вторую книгу о войне, а в октябре в том же Олдхеме снова принял участие в выборах как кандидат от «хаки» — так называли тех, кто выступал за войну. На этот раз ему помогла военная слава, и он вырвал у либералов одно из двух мест от Олдхема. В первый раз ему не хватило тысячи трёхсот голосов для победы, сейчас он был избран большинством в двести двадцать семь голосов.
Несколько месяцев между выборами и открытием парламента Черчилль потратил на лекционное турне по Англии, США и Канаде. Темой лекций были война и его побег из Претории.
В нашей стране многие люди сочувствовали бурам и не желали слышать британскую версию событий. Его менеджер, который организовал для него выступления в разных городах, использовал для рекламы имена знаменитых людей и, не спрашивая у них разрешения, включил их в организационные комитеты.
Некоторые из них написали возмущённые письма в газеты, говоря, что хотя они уважают самого Черчилля, они возражают против использования их имён для рекламы антибурских выступлений.
Хотя здесь не было вины Черчилля, который ничего не знал об этом, пока не приехал в эту страну, это не стало хорошей рекламой ни для него, ни для его турне.
Я был с Черчиллем в войсках генерала Буллера во время боёв у Ледисмита. Потом, когда я присоединился к бурской армии, то в битве у реки Занд армия, в которой он был корреспондентом, пятьдесят миль преследовала армию, в которой я был корреспондентом. Я был одним из тех, кто отказался вступать в комитет по встрече Черчилля в Дурбане, и он приехал в эту страну с поручением от двадцати офицеров пристрелить меня на месте. Но на своей лекции он использовал фотографии, которые я сделал на месте его побега и которые отправил ему из Претории как сувенир, а я ждал его в отеле, чтобы приветствовать его приезд. И в тот вечер мы засиделись до трёх ночи, и когда он уходил в метель, то с трудом передвигался от еды и выпивки. Разве может такая ерунда, как война, помешать дружбе?
В этом турне, кроме отелей, вагон-салонов и лекториев, он почти не видел ни страны, ни её жителей, а жители почти не видели его. За путешествие, которое длилось примерно два месяца, он заработал десять тысяч долларов. Для молодого человека, почти полностью зависящего от журналистской работы и от продажи книг, лекции принесли неплохой доход. По возвращении в Лондон он занял место в новом составе парламента.
По случайному совпадению он попал в парламент в том же возрасте, что и его отец. Он оказался одним из трёх самых молодых — один его коллега был на шесть дней младше — членов новой Палаты общин.
Этот факт, кажется, не смущал его. В Палате общин есть традиция, что молодые и амбициозные члены сидят внизу зала заседаний, а более скромные и менее уверенные в себе занимают места наверху, самой дальней точке от руководителей.
Было интересно посмотреть, какое место выберет Черчилль в день приведения к присяге. Сам он, очевидно, не сомневался. После того, как он присягнул, поставил подпись и пожал руку спикеру, он без колебаний сел на скамью рядом с министром. Газеты описывают, что десять минут спустя он уже заломил шляпу, засунул руки в карманы брюк и развалился на скамье, с неодобрением поглядывая на опытных членов Палаты.
Его первая речь была произнесена в мае 1901 года в ответ на слова Дэвида Ллойда Джорджа[95], который нападал на поведение британских солдат в Южной Африке. Черчилль защищал их так, что заслужил всеобщее восхищение. В ходе дебатов он зачитал очень уместное письмо, которое пятнадцать лет назад было написано его отцом лорду Солсбери[96] Редактор «Дейли Ньюс» Г. У. Мэссингхем[97] преисполнился восторга от того, как ловко Черчилль использовал это письмо. Он заявлял, что в парламенте не было более умной тактики с тех пор, как умер мистер Гладстон[98]. Он утверждал, что Черчилль будет премьером. Лидер националистов Джон Диллон[99] сказал, что ещё не видел молодого человека, который после первого же усилия попал в разряд первых парламентских ораторов. Он уверял, что ирландские члены парламента не сомневаются в способностях и чистоте намерений Черчилля. Среди тех, кто заметил восходящую звезду, был и Т. П. О’Коннор[100], который сам долгие годы был одной из ярчайших звёзд на парламентском небосклоне. Он писал в газете «Эм-Эй-Пи»: «Я склонен думать, что доля американской крови, которую он получил от матери, пошла ему на пользу, и он способен стать более сильным и успешным политиком, чем его отец».
То, что в начале парламентской работы Черчилля темой дебатов стало поведение на войне, тоже
