температура немного упала, и он полагает, что худшее уже позади. Но он велел держать его в прохладе, давать ему воду, если он проснется, и для уверенности наблюдать за ним до утра. А завтра он опять придет.
– Хорошо. – Грейс поняла, что руки у нее сжаты в кулаки. Ей понадобились усилия, чтобы разжать их.
Снизу раздался скрип. Крамер, сосед, поднимался по лестнице с двумя чашками какао.
– Вот. Я не знал, положить ли туда сахар, но все же...
– Спасибо. – Грейс взяла чашку.
Нэнси как-то странно-застенчиво, даже кокетливо взяла свою. Она называла его Джоном...
– Хотите, чтобы я остался и посидел с Феликсом? – спросил он. – Уснуть, вероятно, мне все равно не удастся.
Бессонница имеет свои преимущества, так что пользуйтесь!
Грейс чувствовала, как краска заливает ей щеки, и, посмотрев на Нэнси, увидела ее вспыхнувшее лицо.
– Спасибо, мистер Крамер, – с усилием произнесла она. – Вы очень добры. Но я с удовольствием сама посижу с Феликсом.
Пожатие плеч, улыбка.
– Что ж, если вы уверены.
У него были темные, очень темные карие глаза.
Восходящее солнце пробивалось сквозь тонкие занавески комнаты Феликса, проливая бледный свет на его спящее личико. В одиннадцать месяцев он превращался из младенца в маленького мальчика, но не был ни тем ни другим. Сейчас, в переходный момент, он был особенно уязвим, особенно красив. Пушистые волосики нимбом окружали его головку. Ярко-голубые глаза, обрамленные длинными, густыми ресницами, были сейчас закрыты. Из приоткрытых розовых губ мягко выходило дыхание. Его личико было прохладным, лихорадка прошла, и Грейс могла спокойно оставить его одного, но она все равно продолжала сидеть, наблюдая за ним, и чувствовала такое облегчение оттого, что с ним все в порядке, что не могла оторваться от него. Пока.
Многие говорили, что Феликс – точная копия Нэнси. Но эти люди не видели детских фотографий Грейс, пока ее волосы не потемнели. При ближайшем рассмотрении черты Феликса гораздо больше напоминали черты тети, чем матери. У него были глаза Грейс, озорная улыбка Грейс, бледная, почти прозрачная кожа Грейс. А вот четырехлетняя сестренка Феликса Тилли кукольным личиком, миловидным вздернутым носиком и ямочками на щеках больше походила на Нэнси.
Феликс лежал на боку, одну руку положив на лицо и слегка согнув пальцы. Очаровательные пухленькие пальчики. Другая рука лежала поверх одеяла. Наблюдая за ним, слушая его дыхание и предрассветные звуки снаружи, Грейс думала, что она не могла бы быть сейчас нигде, только здесь. Сидеть возле своего мальчика. Она позволяла себе думать о нем именно как о своем мальчике, не чувствуя себя предательницей по отношению к сестре. Ведь именно Грейс наблюдала за Нэнси, пока та была беременна Феликсом, Грейс помогала ей после смерти ее мужа Джорджа. Грейс присутствовала на затяжных, почти губительных родах, потирала Нэнси спину, поддерживала ее. Они держались вместе. Нередко в эти дни именно Грейс вставала, когда Феликс кричал по ночам. После смерти отца и Джорджа в доме номер 9 на Тофтс-Уолк не осталось мужчин. Хрупкая Нэнси изо всех сил старалась справляться со своими материнскими обязанностями. А Кэтрин, их мать, была эксцентрична и непрактична. Любила порассуждать о том, как должен функционировать мир, не имея ни малейшего понятия о ведении домашнего хозяйства. Поэтому Грейс пришлось стать главой семьи. Грейс заменяла Феликсу отца.
Неправильно, говорила она себе, сидя в кресле-качалке и глядя на своего мальчика, думать о нем как о своем. Становилось все менее и менее вероятно, что у нее когда-нибудь будут дети. Тридцать лет, мужа не предвидится. Да и зачем ей муж? Она привыкла жить сама по себе и не хотела подчиняться контролю мужчины. А когда живешь самостоятельно, тебя ничто не огорчает и не разочаровывает.
Феликс тихонько дышал во сне. Кресло-качалка тихо скрипело. У Грейс слипались глаза и падала голова, забитая событиями прошедшей ночи, воспоминаниями, переходящими в полусумасшедшие сны. Она танцевала со светловолосым американцем, или ирландцем, или кем там еще. Именно этого она и хотела вчера вечером – танцевать с ним, но этого не произошло. Они еще говорили, когда их обоих заметили люди, которых оба знали и которые их разлучили. Позже она искала его, но нигде не могла найти.
Его руки лежали на ее спине, ее руки обвивались вокруг его шеи. Она смотрела в его лицо, но обнаружила, что танцует с другим американцем – Джоном Крамером с противоположной стороны улицы.
Дамы, дамы, что же вы делаете со своими волосами? Совсем недавно я заметила ярко выраженное ухудшение качества коротких стрижек. Неужели ваши мамы подстригали вам волосы с помощью пудинговых форм и кухонных ножниц? Эти тяжелые кривые лохмы по обе стороны лица непростительны! Идите скорее к профессиональному парикмахеру и не появляйтесь в «Кит-Кат-клаб», «Сайросе», «Пещере гармонии» и «Клаб-55», пока не исправите ситуацию. Если вы все равно должны выходить в свет, пожалуйста, доверьтесь Хаммерсмит-Пале и другим пригородным местам, где на такие вещи смотрят сквозь пальцы.
Поистине, вам нет прощения, потому что полно мест, где делают восхитительные и геометрически правильные короткие стрижки: у Стефани на Джермин-стрит, Уильяма Джонса на Брюэр-стрит и в салоне с удивительным названием «Угловой салон», за «Селфриджем». И этот список далеко не полный. Я не стану разглашать имя собственного драгоценного мастера, потому что подобная реклама может повредить мне в следующий раз, когда я позвоню, чтобы договориться о срочной встрече (впрочем, если вы напишете мне письмо, полное отчаяния, я, может быть, сжалюсь над вами!). А так он становится немного звездным (в последнее время я замечаю, как из его кресла выходят такие знаменитости, как Айседора Дункан, Констанс Тальмадж и Луиза Брукс). Они приезжают издалека ради этой мастерской тригонометрии, которая исходит от кончиков его пальцев, равную которой можно найти лишь в Париже. Когда я вчера в полуобморочном состоянии села в его кресло, он прошептал мне на ухо, что подрабатывает фокусником, распиливая дам пополам перед избранной публикой и время от времени заставляя их исчезать. Я посоветовала ему на будущее заставлять исчезать только тех, у кого плохо подстрижены волосы, а остальных не трогать.
А теперь, дети мои, весна вступает в свои права, день увеличивается и увеличивается, и все больше тянет танцевать. Заново открытый клуб «Сильвестр» сейчас фактически сезонный, весь увешан розовыми и зелеными гирляндами, а на стенах красуется множество крошечных бирюзовых птичек. Предлагаю вам собираться там, девочки... Только небольшое замечание новому оркестру Дэна Креймена: не могли бы вы играть немножко порезвее? Благодарю.
Теперь относительно прошлого вторника. Я вынуждена умолять управление «Сайроса» не предлагать их великолепное место грязным старым издателям для их странных литературных сборищ. Эти сверкающие фонтаны шампанского были дорого купленным миражом, потому что я ни за что не соглашусь, что в книжном мире есть настоящая роскошь. Мистер Сэмюэл Вултон, вы зря стараетесь!
Наконец, личная просьба относительно моей младшей сестренки Сапфайр. Не объявится ли наконец и не раскроет ли свою личность широкоплечий джентльмен ирландско-американского происхождения? Бедняжка Сапфайр мучается и не успокоится, пока не узнает, кто такой этот дьявол в обеденном костюме.
Глава 2
Через неделю после вечеринки в «Сайросе» Дики позвонил Грейс и пригласил ее пообедать в «Катерину», русский ресторан в Кенсингтоне, о котором отзывались в самых хвалебных тонах.
Во время его звонка Грейс работала над новой рекламой освежающего дыхание эликсира от Стюарда с коллегой, составителем рекламных объявлений Оскаром Като-Фергюсоном, которого считала слишком елейным.
Като-Фергюсон считал, что они должны подать эликсир как новый и на редкость оздоравливающий тоник: «Новое дыхание для жизни».
Грейс вместо привычной сигареты держала во рту карандаш.
– Мне это не нравится.
– Почему? – Фергюсон откинулся на спинку кресла, положив ноги на стол Грейс. – Может быть, потому,
