оказалось. Я решил выйти из дома.
Жизнь не всегда черная. Когда я проходил мимо комнатки для прислуги, горничная Эмилии Фаусты изза занавески вытянула руку и сунула мне записку.
XLV
Я стоял на улице, со слабой улыбкой читая свое письмо.
— У тебя хитрый вид! — проговорила великолепная дочь Камилла Вера за моей спиной.
— Это игра света… — Я поднял плечо, чтобы она не заглядывала через него, а потом скомкал и выбросил записку, словно именно это я и собирался сделать. Я улыбнулся Елене. — Служанка Эмилии Фаусты только что сделала мне предложение, от которого мне придется отказаться.
— О, как не стыдно! — мягко проговорила девушка.
Я взялся большими пальцами себе за пояс и с важным видом медленно пошел прочь, давая ей возможность последовать за мной, если она захочет. Она захотела.
— Я думал, мы чужие; ты можешь оставить меня в покое?
— Не льсти себе, Фалько. Я хотела навестить Руфа…
— Тебе не повезло. Он пользуется своим великолепным аполлонским профилем в суде. Две кражи овец и дело, связанное с клеветой. Мы считаем, что воры действительно виновны, а вот с клеветой — это подстава; племянник истца — адвокат, которому нужно выставить себя в нужном свете…
— Ты как у себя дома! Я бы никогда не подумала, что Эмилия Фауста в твоем вкусе, — посчитала необходимым добавить Елена.
Я шел дальше, спокойно ответив:
— Она слишком тощая. Мне нравятся блондинки… И всегда есть служанка.
— О, ты ее больше не увидишь! — сдавленно засмеялась Елена. — Если Фауста заметит, что ее горничная проявляет инициативу, то ее продадут быстрее, чем ты успеешь вернуться с нашей прогулки.
В колоннаде я подал Елене руку, когда мимо нас проскрипела ручная тележка, нагруженная мрамором.
— Не трать время, Фалько. Эмилия Фауста никогда не обращает внимания на грубых типов с мерзкой ухмылкой. — Она нетерпеливо спрыгнула с тротуара. — Фаусте нравятся только напомаженные аристократы с опилками между ушами.
— Спасибо; я добавлю эфирного масла… — Я прыгнул за ней, повеселев от нашей беседы. — Мне жаль эту девушку…
— Тогда оставь ее в покое! Она ранима; последнее, что ей нужно, это найти тебя с тем нежным взглядом в лживых глазах, притворяющегося, что не можешь держаться от нее подальше…
Теперь мы стояли на углу, глядя друг на друга. Я дернул Елену за прядь ее новых волос.
— Ты побывала в растворе от блох для овец или начинаешь ржаветь?
— Это называется египетский рыжий. Тебе не нравится?
— Если ты счастлива. — Мне он был отвратителен; я надеялся, что она заметит. — Пытаешься произвести на когото впечатление?
— Нет; это часть моей новой жизни.
— А что тебе не нравилось в старой жизни?
— Ты, в основном.
— Я люблю, когда девушки говорят прямо — но не настолько же! Ну, вот и здание суда, — проворчал я. — Я протиснусь вперед и скажу магистрату, что его хочет видеть рыжеволосая египтянка, а затем уйду тешить его сестру своими лидийскими арпеджио!
Елена Юстина вздохнула. Она положила руку на мою, чтобы остановить меня, когда я отвернулся.
— Не беспокой Эмилия Руфа; я пришла к тебе.
Прежде чем повернуться, я подождал, когда Елена отпустит мою руку.
— Ладно. Зачем?
— Трудно сказать. — Беспокойный взгляд в этих красивых, ярких, широко открытых глазах быстро отрезвил меня. — Мне кажется, что коекто, о ком мне не положено знать, околачивается в нашей загородной вилле…
— Изза чего ты так думаешь?
— Мужские голоса, которые слышатся после того, как Марцелл должен был лечь спать, переглядывания среди слуг…
— Это тебя беспокоит? — Елена пожала плечами. Зная ее, я понимал: больше ее раздражало то, что ее вводили в заблуждение. Но это беспокоило меня. Днем я был свободен, так что немедленно предложил: — Ты собираешься возвращаться?
— Я приехала с приказчиком, которому Марцелл дал задание…
— Забудь. Я отвезу тебя.
Как раз этого она и хотела; я прекрасно это знал.
Мы взяли мула приказчика, оставив записку, что я его верну. Я предпочитал, когда мои девушки едут спереди; молодая ягодка настояла сесть сзади. Мул брыкался, но эту ситуацию спровоцировал я, чтобы Елене пришлось обхватить меня за пояс. Как только мы свернули к имению Марцелла, все пошло не так. Я почувствовал, что она забеспокоилась, и уже почти остановился, но прежде, чем успел поднять Елену, она свалилась с мула на бок, стремительно запутавшись в белых юбках вокруг самых длинных ног в Кампании — потом ее стошнило, сильно, через ограду.
Почувствовав угрызения совести, я тоже упал с мула. Среди всех его колокольчиков и кожаной бахромы я поспешно нашел бутыль с водой.
— О, я ненавижу тебя, Фалько! Ты нарочно это сделал…
Я никогда не видел Елену в таком больном виде. Это меня напугало. Я усадил девушку на большой камень и дал ей попить.
— Тебе станет лучше, только если ты перестанешь спорить…
— Нет, не перестану! — ей удалось неожиданно вспыхнуть на меня, с искренней улыбкой.
Проклиная себя, я намочил свой платок и побрызгал ее горячее лицо и горло. У Елены был такой истощенный вид, пересохший рот, бледная кожа, которые я узнал, поскольку сам плохо переносил дорогу. Я тревожно склонился над ней, а она сидела, обхватив голову руками.
Когда дыхание стало более ровным и девушка печально подняла глаза, я дал монету парню из виноградника, чтобы он отвел мула к дому.
— Когда ты почувствуешь себя лучше, мы сможем дойти пешком.
— Я попробую…
— Нет, просто посиди спокойно! — Она изнуренно улыбнулась и сдалась.
Елена все еще была нездорова. Будь я более нежным мужчиной, то обнял бы ее. Я старался не дать себе вообразить, что был именно таким, или что Елена этого хотела.
— Фалько, перестань прикидываться маленьким потерявшимся утенком! Поговори со мной; расскажи, нравится ли тебе жить в Геркулануме?
Я сел и послушно вытянул клюв.
— Не нравится. Чувствуется, что это несчастливый дом.
— Руф слишком часто уезжает; Фауста сидит дома и хандрит. Почему же ты все равно туда пошел?
— Заработать немного денег. И Эмилия Фауста кажется подходящим ключиком, чтобы отыскать Криспа.
— Соблазнять и шпионить — это аморально! — взорвалась она.
— Соблазнение — утомительный способ выполнять работу, даже ради государственной безопасности!
