консервирования маняще витали в воздухе. Я со злостью схватил Лария одной рукой за ворот.
— Дело в том, что Пертинакс, возможно, приехал в Рим. Это с ним связано то, о чем ты не хочешь мне рассказать?
— Дядя Марк, ничего не случилось. — Он вырвался от меня. — Елене Юстине некоторое время было плохо, но Сильвия за ней присматривала. Любого может укачать в дороге…
Я както проделал тысячу четыреста миль в компании спокойной Елены, которая ни на что не жаловалась, и точно знал, что ее не укачивало. Я почувствовал комок в горле. К чему я приехал домой? Прежде, чем начать гадать, я поднял сумку и пошел по узкому переулку, который вел к старым знакомым запахам Фонтанного дворика.
После того как от меня ушел Ларий, я стоял на своем балконе. Наш дом находился на полпути к вершине Авентинского холма, и его единственным огромным преимуществом был шикарный вид из окна. Даже когда я закрыл свои пересохшие, уставшие глаза, можно было многое узнать: скрип повозок; лай сторожевых псов; отдаленные крики лодочников на реке; подозрительные хоры из винных погребов и дрожащие флейты в храмах; визг молодых девушек, то ли от страха, то ли от истерического веселья.
Там внизу Рим, наверное, был приютом многим беглецам. Мужчины убегали от своих матерей; от своих долгов; от своих деловых партнеров; от своей собственной недостаточности. Или, как Гней Атий Пертинакс Капрений Марцелл, убегали от судьбы.
LXXVII
Я хотел увидеть Елену, но у меня внутри зарождался небольшой комочек сомнения.
Стоял тихий вечер, когда я потащил свое уставшее от дороги тело мыться. Гимнастический зал, куда я обычно ходил, стоял около храма Кастора; его посетители в это время в основном ужинали — приличные люди, которые предпочитали кушать дома со своими семьями или в компании старых друзей с легкой музыкой и приятными беседами. Сейчас и сам хозяин Главк уже был дома. Я обрадовался, потому что Главк определенно стал бы вольничать и делать язвительные замечания о том, как разрушительно сказались на моем теле две недели, проведенные в Кампании. Как только он меня увидит, захочет снова привести в форму. Я слишком устал, чтобы позволить ему начать прямо сегодня.
Терма обычно открыта и после ужина. Она была хорошо освещена керамическими лампами, висевшими во всех коридорах, однако в такое вечернее время это место наполнялось какойто зловещей атмосферой. Там гдето скрывались слуги, которые могли потереть тебя щеткой, если позвать их, однако большинство людей, которые приходили, когда стемнеет, справлялись сами. Многие клиенты были взяточниками из среднего класса, имевшими соответствующую работу. Конструкторы акведуков и инженеры в порту, кто иногда допоздна засиживался на рабочем месте, чтобы закончить какуюто срочную работу. Ученые личности, которые потеряли счет времени, сидя в библиотеке, и потом приходили сюда в изнеможении с затуманенными глазами. Торговцы, прибывающие из Остии после дневного прилива. И один или два замечательных вольнонаемных чудака типа меня, за чьей боевой подготовкой следил лично тренер Главк и у кого были странные часы работы по причинам, о которых другие его клиенты из вежливости никогда не спрашивали.
Я оставил одежду в раздевалке, мельком взглянув на вещи на других крючках. Я как следует натерся в парной, ополоснулся водой, потом через тяжелые двери вышел в сухой пар, чтобы расслабиться. Там ктото уже был. Я кивнул. В такой час было принято заходить молча, но когда мои глаза привыкли к влажности, я узнал этого человека. Ему было за пятьдесят, а на лице я разглядел приятное выражение. Он тоже погрузился в свои мысли, но узнал меня, как только я увидел его подвижные брови и помальчишески взъерошенные волосы. Папа Елены.
— Дидий Фалько!
— Камилл Вер!
Мы непринужденно поздоровались. Он нежно посмотрел на мою бесцеремонную позу, а мне нравилось его остроумное хорошее чувство юмора. Я усадил свое уставшее тело рядом с ним.
— Я слышал, ты был в Кампании.
— Только что вернулся. Вы опоздали, сенатор!
— Ищу убежища, — признался он с искренней улыбкой. — Я рад, что встретил тебя сегодня.
Я поднял бровь с явным чувством, что сейчас услышу плохие новости.
— Чтонибудь случилось, сенатор?
— Дидий Фалько, я надеюсь, — заявил Камилл Вер со значительной формальностью, — ты сможешь сказать мне, кто подарил мне честь стать дедушкой.
Длинная струйка пота уже начала стекать изпод моих мокрых кудрявых волос. Я сидел, пока она бежала дальше — медленно по левому виску, потом с внезапным ускорением мимо уха, по шее и на грудь. Капля скатилась на полотенце, лежавшее у меня на коленях.
— Я правильно понял, что для тебя это новость? — спокойно спросил сенатор.
— Да.
Мое нежелание поверить в то, что Елена могла скрыть нечто столь важное, расходилось с живыми воспоминаниями о том, как она падала в обморок; как ее укачало; как мы возвращались с Везувия; как она беспокоилась о деньгах… Как Елена плакала в моих объятиях по причинам, о которых я никогда не узнаю. Потом пришли другие воспоминания, более интимные и более глубокие.
— Повидимому, это не мое дело, раз я не в курсе!
— Да? — сурово отреагировал ее отец. — Я буду откровенным: мы с моей женой предполагаем, что твое. — Я ничего не сказал. Он, похоже, теперь засомневался. — Ты отрицаешь, что это возможно?
— Нет. — Я никогда не сомневался, что Камилл Вер сразу догадался о моих чувствах к его дочери. В качестве временной защиты я начал профессионально добродушно подшучивать: — Послушайте, личный осведомитель, который ведет интенсивную общественную жизнь, обязательно находит женщин, которые хотят от него больше, чем он ожидает. Пока у меня не возникало трудностей, чтобы убедить магистрата, что это иски с целью досадить мне!
— Будь серьезнее, Фалько.
Я резко выдохнул.
— Я полагаю, вы не хотите, чтобы я вас поздравил, сенатор. И не надеюсь, что вы поздравите меня… — Если это и прозвучало раздраженно, то потому, что во мне начинало гореть дикое чувство несправедливости.
— Это было бы так ужасно?
— Просто пугает! — сказал я, и это была правда. Сенатор нервно улыбнулся. Я уже знал, что он был обо мне достаточно высокого мнения, чтобы понять: если я действительно нужен его дочери, то мы могли справиться вдвоем, даже без обычных затрат на хлеб или родительской поддержки… Он положил мне на руку свою ладонь.
— Я расстроил тебя?
— Если честно, не знаю.
Тогда Камилл попытался сделать меня своим союзником.
— Слушай, мне нет смысла опротестовывать свои сенаторские права, как какомунибудь старомодному цензору. Это не противозаконно…
— И это не поможет! — воскликнул я.
— Не говори так! Уже хватило проблем, когда Елена была замужем за Атием Пертинаксом; это было ошибкой, которую я пообещал себе никогда не повторять. Я хочу видеть ее счастливой. — У него был отчаянный голос. Конечно, он любил свою дочь больше, чем нужно — но, в таком случае, и я тоже.
— Я не могу защищать ее от самой себя! — Я замолчал. — Нет, это несправедливо. Она никогда не перестает удивлять меня своим дальновидным здравомыслием… — Ее отец начал спорить. — Нет, она права, сенатор! Елена заслуживает лучшей жизни, чем смогу дать ей я. Ее дети заслуживают лучшего; на
