потерпела неудачу. — Моя проблема. Хорошо, э… я должна идти. Меня ждут сотни сообщений голосовой почты и писем, на которые я должна ответить. Знаешь, от людей, которые действительно хотят поговорить со мной.
— Кили! Это несправедливо. Ты ведь знаешь, что я всегда рада слышать тебя.
Кили смягчилась.
— Я знаю, мама. Я думаю, что смогла бы приехать к вам на этой неделе. Мы могли бы поехать к…
— О, милая, только не на этой неделе. Мы, ах, мы так заняты. Я позвоню тебе в этот уикенд, и мы еще поболтаем, хорошо?
— Ты права, мама. Хорошо. В этот уикенд. Я… — голос Кили задрожал, но она глубоко вздохнула и вынудила себя произнести слова. Заставив себя сказать слова матери, которая даже видеть ее не хотела. — Я люблю тебя, мама.
— Я тоже люблю тебя, детка. Мы скоро поговорим.
Повесив трубку, Кили опустила голову на руки на свой пыльный стол в тихом офисе и, наконец, дала волю слезам.
Глава 3
Джастис плавал в темном измерении, состоящем, в основном, из боли, его ум восстанавливал воспоминания, пытаясь осознать самого себя. Вязкая, как густая темная микстура, наколдованная черной волшебницей, его окружала боль, насмехалась над ним, ударяла его и укачивала, пока он не перестал существовать, разве только как молящий бога раб, не по своей воле участвующий в запутанной и мучительной игре.
Его сознание уменьшилось до мерцающего света размером с микроскопическую булавочную головку. Он знал свое имя, знал, что он Джастис[4] в необъятной несправедливости, знал, что его жертва спасла жизнь другим, чьи имена давным-давно стерлись из его памяти. Но благородство ничто против боли; боль съедала благородство, поглощала силу, пожирала гордость. Поедала тело, пока то, что осталось от тела, не начинало гореть в кислотном восстании против сознания. Сознание кричало и выло, молчаливые вопли протеста против непобедимого зла, которое слизывало его кровь, пировало его ужасом и смеялось с темным юмором, полным тоски.
Воспоминания вспыхнули, дразня его своим исчезновением. Сначала проблеск. Была пещера, потом было после. Потом началась боль. В этом, по крайней мере, он был уверен.
Медленно приходя в сознание, Джастис пробудился в кошмаре, который определенно существовал в самом нижнем из девяти кругов ада.
Сделано в Вегасе.
Он смерил взглядом занавеси самой большой в мире кровати, которая была задрапирована — без шуток — черным и красным атласом. Никаких излишков. Резные столбики кровати в виде сатиров и нимф, похожих на мутантов, изображающих извращенные половые акты, которые нарушали, по меньшей мере, несколько законов физики, после атласа даже не удивили его.
— Кого вы этим дурачите? Вы наняли декоратора порно-фильмов категории B? Если сейчас начнет играть музыка бум-чика-бум-бум, я отсюда ухожу, — сказал он.
Едва слова сорвались с его губ, как он вспомнил. Пещера. Его жертва. Он, как предполагалось, хотел этого.
Тем не менее, Анубиза не забыла, и, несмотря на ее вкус в убранстве своего будуара, она не была идиоткой. Злобная, убийственная, извращенная и одержимая, но не глупая.
Богини редко бывали глупыми.
Даже те, которые правили своим собственным феодальным владением в девяти кругах ада.
Она сидела на краю кровати, которая ощутимо прогнулась, как будто абсолютная сила ярости и смерти, управлявшая ее душой, прибавила веса ее тонкой фигуре. Почти против своей воли он коснулся локона из массы ее волос, свисающих до ее бедер. Или может быть, сделал это против своего желания. Может быть, она настолько умно управляла им, что он даже не понимал этого.
Но если он на самом деле в это верил, то сдался бы на милость своей судьбе. Попытался бы убить ее и выбраться отсюда в пламени убийственной глупости.
Он не был богом, но он также не был дураком.
Он будет ждать.
— Если тебя не беспокоит мебель, я ее сменю, — сказала она небрежно с видом доброжелательного родителя, преподносящего ребенку подарок. Потом ее голос стал почти жеманным. — Есть ли здесь что- нибудь, что тебе нравится?
За прожитые века Джастис узнал кое-чего о женщинах. Его позабавило и как-то успокоило то, что он обнаружил в этой богине, бывшей бичом Атлантиды на протяжении многих тысячелетий, по крайней мере, поверхностное подобие смертной женщине.
Он задумался, была ли она когда-нибудь женщиной.
Задумался, осмелится ли он когда-нибудь спросить.
— Ты знаешь, что есть, — проворчал он, бросая кости, что она не убьет его за безрассудство, схватил ее за руку и дернул ее вниз, на кровать рядом с собой. — Твоя красота безупречна, и ты прекрасно это знаешь.
Алый свет вспыхнул глубоко в центре ее зрачков, когда она медленно улыбнулась.
— Во мне много чего безупречного, воин. Найдешь больше?
Ее улыбка стала шире и показались клыки, когда она подняла голову, чтобы произвести впечатление.
Джастис осознал кое-что, пока боль поедала его память. Значит, он пошел на сотрудничество? Притворился, что желает ее? От этой мысли кожа чуть не слезла с его тела.
В какой момент зло проникает в душу? Спать с собаками… Итак, что если ты спал с богиней собак? Видения блох-мутантов размером с пум, поедающих его печень, не убедили его в здравомыслии, но краткая вспышка черного юмора напомнила ему кое-кого.
Кое-что.
Возможно его самого?
Но здравомыслие истощилось, и его краткое возвращение к ясности мысли угасло от боли. Он был Джастисом, и он был погребен в боли годы, или столетия, или тысячелетия — или всего лишь минуты? — но боль существовала вне временной реальности, пока не осталось только ощущение мучительного безумия.
От него осталась только мерцающая точка света, которая ждала, наблюдала и разрабатывала план. Потому что он был Джастисом и — не важно, сколько бесконечного времени прошло, пока не пришло его время — Правосудие всё равно свершится.
И как будто чтобы вознаградить храбрость, бросающую вызов абсолютно бесплодным попыткам, надежде, притаившейся в тени абсолютной безнадежности, во тьме открылось окно, и сквозь тени он увидел лицо. Лицо было Другим, не его лицом, не его воображением, не Джастисом. Лицо было Женским, но не злым. Не женщина-смерть или разрушение, или отчаяние. Пока он смотрел на это лицо, смотрел на нее, очарованный зелеными глазами, которые сияли так ярко, что отбрасывали блики света на его вечную тьму, его обзор расширился, охватив верхнюю часть ее тела и руки, которые трогали что-то у нее на шее.
Фигурка, вырезанная из дерева?
Она подняла ее и прижала к губам, как раз когда в ее изумрудных глазах заблестели слезы и медленно покатились вниз по ее щекам.
