Неужели она будет падать в объятия Ричарда каждый раз, стоит ему только улыбнуться?
Но сейчас он не просто улыбался. Его рот коснулся уголка ее губ, и она задрожала, почувствовав захлестывающую ее волну удовольствия. С каких это пор Ричард стал таким чутким? Таким нежным? Тот их давний поцелуй в конюшне совсем не был похож на это.
Она резко села, оторвав от него свои губы. Ну конечно же, он узнал это искусство от Бертрады, умелой преподавательницы науки чувственных наслаждений.
– Я не хочу целовать тебя, – сказала она, открывая глаза, пронзая его насквозь своим отказом.
Ричард выпрямился и посмотрел в ее кристально-чистые глаза. Он понял все. Он понял, как больно ранили ее такие же слова, брошенные им в такой же момент. Как страдала она, неопытная девственница, услышав такое в свою первую брачную ночь от собственного мужа. На своей собственной постели.
Но он не остановится. И не будет снова брать ее, пока она не готова. Но они будут близки сегодня. Его руки начали нежно поглаживать ее груди. Она смотрела ему в глаза в молчаливом протесте, в то время как его пальцы поигрывали с ее розовыми сосками.
– Я не хочу, – почти задыхалась она, – чтобы ты прикасался ко мне.
О Боже! Хотя он знал, почему она так говорит, знал, что она просто возвращает его же собственные злые слова, но все же они острыми иглами пронзали его сердце. Не хочет, чтобы он касался ее? Он будет трогать свою жену, пока Христос не призовет его на небеса.
Он мягко подтолкнул ее, и она упала на спину. Без возражений, без протеста. Лишь ее янтарно-зеленые глаза не мигая уставились на него. Она ненавидит его. И она хочет его.
Как хорошо была ему известна сила этого противостояния желаний. Он знал, что она изо всех сил пытается обуздать свое рвущееся наружу желание. Он знал. Потому что сам так же пытался укрыться от своего желания, когда хотел ее, с такой же решимостью говорил те же самые слова. И он потерпел неудачу. И хотя он знал все это, ее слова все еще будоражили его кровь.
Он лег на нее, отбросив в сторону нежность и осторожность, желая ее всем сердцем и всей душой. Желая ее… и требуя, чтобы и она хотела его в ответ.
Ее маленькое податливое тело изгибалось, томимое страстью, ее волосы как черное покрывало рассыпались под ее спиной. Он поцеловал ее, прижимаясь к ней бедрами, давая ей почувствовать, какое она будит в нем желание.
Она подалась ему навстречу: ее бедро прижалось к его ноге, его естество коснулось ее кожи. Она взяла его руки и протянула было к своим волосам… но отбросила их от себя. Но ее бедра тянулись к нему, жаждущие освобождения. Он яростно поцеловал ее губы, отчего они стали ярко-красным пятном на бледном, молочно-белом лице.
Задыхаясь, она прошептала:
– Я не хочу чувствовать на себе твою тяжесть…
– Нет? – И его глаза заблестели: дикое желание смешалось в них со жгучей яростью. – Ты забыла, что должна получить удовольствие, чтобы зачать ребенка?
Он навис над ней, мышцы на его длинных руках натянулись в струну в ожидании ее ответа. Его бедра все еще прижимались к ее ногам, и она почувствовала вдруг нестерпимое желание потереться об него, почувствовать упругость мышц на его ногах. Сейчас он был тем Ричардом, с которым она целовалась в конюшне: диким, горячим, ненасытным. Она не ощущала страха, как и тогда. Она не боялась его. Только самой себя, своей слабости, податливости.
Как она однажды задумала, так и будет: он вернется к бенедиктинскому братству. Оставит ее. Но оставит ее с ребенком. Ей нужен ребенок.
– Я знаю, что должна родить наследников, – произнесла она, глядя на его шею. На нее падала тень от его подбородка, отчего его горло казалось одновременно и сильным, и уязвимым. Его пристальный взгляд прожигал ее насквозь, разгадывая ее планы, но она старалась не смотреть ему в глаза. Она была столь же уязвима, как его незащищенная шея, но не хотела, чтобы он узнал об этом. Она отбросила от себя свои мечты и чаяния, освободив место для достоинства и долга. Он не должен ничего менять. Пусть она остается такой.
– Сделай же то, что должен, – сказала она.
Солнце скрывалось за верхушками деревьев, его оранжево-золотой диск быстро мерк, охваченный темной массой веток и сучьев. Последний теплый лучик осветил комнату, и Изабель увидела в его глазах торжество и решимость. Он перешел в более активное наступление.
Она дала ему разрешение соблазнить себя, и он воспользовался этим. Его нападение, а иначе и не назовешь, было столь же стремительным, сколь совершенным. Она день за днем вспоминала тот их поцелуй в залитой солнцем конюшне, мечтала о нем, и вот он сделал ее мечту реальностью, но эта реальность оказалась в тысячу раз прекраснее.
Его губы буквально впились в ее рот, но ей не было больно. Его язык ласкал ее губы, стремясь прорваться внутрь, а она с трудом сдерживала его яростную атаку. И вот его твердый горячий язык проник в ее рот, быстро и настойчиво исследуя каждый уголок ее влажной пещерки, и она не стала противиться ему. Она не могла сделать ничего, чтобы остановить его.
Ричард благодарил Бога, что она не оттолкнула его. Его рука все еще сжимала ее грудь, поигрывая с твердым бугорком в центре молочно-белого холма. Легкое покалывание волнами расходилось по ее коже, рождаемое его умелыми пальцами. Она выгнулась ему навстречу, не в силах противостоять его ласкам, чувствуя стыд оттого, что ему так легко удалось завладеть всей ее волей. Где ее хваленая выдержка, призванная защитить ее тело от блаженства, которое дарил ей он?
Исчезла, улетела, испарилась, как только он в первый раз коснулся ее, когда поцеловал ее в губы, посмотрел ей в глаза.
Она не должна так легко сдаваться. Он уйдет, покинет ее, оставив после себя только холодные воспоминания и… ребенка.
Его рот оторвался от ее губ и стал медленно спускаться вниз по ее шее, стремясь к груди. Он ласкал ее рукой и ртом, заставляя снопы искр рассыпаться в разные стороны. Маленькие осколки блаженства
