предстоит сделать. — И Мунэмори наглухо захлопнул дверцу кареты.
Женщины молча осели на скамьи, раскрыв рты в удрученном молчании. Карета резко дернулась вперед, сворачивая на север. Кэнрэймон-ин принялась читать Лотосовую сутру. Остальные хотели было ей вторить, но не смогли, расплакавшись одна за другой. Нии-но-Ама обняла их за плечи, попыталась утешить, однако вскоре и сама не смогла удержаться от слез.
Голова Киёмори
— Как-как они его обозвали? — прорычал Киёмори.
— Это всего-навсего деревянный шар, — оправдывался паломник, только что возвратившийся из Нары. — Монахи Кофу-кудзи пользуются ими в играх и состязаниях. Уверен, они не имели в виду ничего дурного. Шутка, да и только.
— Тайра не терпят подобных… шуток, — сказал Киёмори. Чернецы начинали ему досаждать. Появление такого множества важных гостей вызвало замешательство среди монахов Курамадэры, и те не сразу смогли предоставить достаточно покоев для монаршей семьи и Тайра. Вдобавок Киёмори держал зуб на настоятеля за побег одного ссыльного юнца. Тем не менее он был рад узнать, что оплот Тайра — Рокухара — благодаря достаточной охране остался невредим и возвращение туда не за горами.
— Я бы потерпел, отец, — советовал Мунэмори, совсем измотанный ежедневной ездой из Курамадэры в разрушенный дворец и обратно. — Кофукудзи — самый почитаемый из храмов Нары, Фудзивара молятся здесь испокон веков. Если вы дадите волю чувствам, то потеряете все уважение, которого так долго добивались.
— Да ведь это те самые монахи, что укрывали принца Моти-хито!
— Вы уже покарали их за это.
— Хе! Раз так, пошли к ним отряд дознавателей — пусть разберутся, что да как. Отложим разбирательство до их приезда.
— Слушаюсь, отец. Весьма разумное решение.
Мунэмори расстался с паломником из Нары и послал подручного собирать людей, а Киёмори тем временем встал, потянулся и вышел на веранду. Шел мелкий снег, верхушки сосен припорошило, а с гор задувал сухой холодный ветер. Киёмори скучал по Фукухаре с ее запахом моря.
— Я все сделал, — произнес Мунэмори у него за спиной.
— Хм-м… Не успели переехать, а я уже жалею о том, что вернул столицу в Хэйан-Кё.
— Зря вы так ду. маете, отец. Учитывая обстоятельства, едва ли можно было рассудить мудрее.
— То же самое ты говорцл о Корэмори, когда он сбежал от уток.
— Что ж, для того времени — самая верная мера.
— Ишь, «Город мира и покоя», — проворчал Корэмори. — Для меня Хэйан-Кё всегда был городом битв — настоящих, на поле брани, и тайных, в дворцовых коридорах. Я никогда не чувствовал себя здесь как дома. Другое дело — Фукухара. Надо было остаться там.
— Вы ведь сами говорили мне, что Царь-Дракон теперь во вражде с Тайра. Как думаете, долго ли бы простояла наша столица на краю его вотчины?
— И пусть, если Рюдзин-саме от этого досада. Засели бы у него под боком точно кол — поди вытащи. Зато представь, чем стала бы Фукухара через год-другой! Чудо, а не порт! Кругом торговые суда с товарами и учеными людьми из Чанъани, военные джонки, плывущие покорять варваров в южных землях… Вот где слава! Должно быть, я совершил величайшую в жизни ошибку, уехав оттуда.
— Но ведь Царь-Дракон…
— Нет, пожалуй, величайшей ошибкой было жениться на его дочери. Вот уж промах так промах.
— Отец…
— Не сделай я этого, никогда не пришлось бы давать дурацкого обещания насчет Кусанаги. Никогда б у меня не было такого сына, как Сигэмори, предавшего все, во что я верил. Сколько сожалений! Любопытно, достанет ли жизни их все перечесть.
— Но, отец, — произнес Мунэмори, смущенно хохотнув, — не женись вы на матушке, разве был бы у вас такой сын, как я?
Киёмори смолчал.
Крылатый князь
Десять ночей спустя Нии-но-Ама вскочила по женскому крику. Метнувшись туда, откуда кричали, она несколько раз чуть не споткнулась о спящих в проходах монахов, пока наконец не добралась до покоев, где размещались ее дочь-императрица и ее фрейлины.
Она рывком распахнула сёдзи и бросилась к растерянной дочери, прижала ее к себе.
— Что такое? Что случилось?
— Разве ты их не слышишь? — сказала Кэнрэймон-ин сквозь слезы. — Тэнгу! Они и здесь нас отыскали!
Нии-но-Ама шикнула на плачущих и прислушалась. Вдалеке раздался хриплый, клекочущий хохот и приглушенная болтовня — слов было не разобрать.
— Они смеются над нами, — сказала Кэнрэймон-ин. — Говорят, что Такакура скоро умрет. Что Киёмори умрет. Что мой сын умрет и все мы вместе с ним — ужасной, ужасной смертью.
Нии-но-Ама прижала ее к себе.
— Тише. Не бойся. Сюда, на святую землю, они не смеют ступить. Она обожжет им ноги — вот и каркают издалека. И нас они вовсе не преследуют. Монахи говорят, в этих горах тоже водятся тэнгу.
— Это все из-за отца, — прошептала Кэнрэймон-ин.
— Все гораздо сложнее, — возразила ей мать. Безоружный вспомогательный отряд, посланный в Нару, так и не вернулся. Иноки Кофукудзи, страшась расправы Тайра, напали первыми и обезглавили всех посланцев, а отрезанные пучки волос отправили Киёмори в знак неповиновения. Тот в ярости направил в Нару несколько тысяч воинов — покарать строптивцев. Войско Тайра спалило дотла древний храм Кофукудзи вместе со священными образами и свитками, истребив всех служивших там монахов. Головы смутьянов были доставлены в столицу, но тюремщики государевой тюрьмы отчего-то не вывесили их на Изменничьем дереве, а побросали в сточные канавы, под скользкий мокрый снег. Как и предсказывал Мунэмори, разрушение Кофукудзи лишь умножило число ненавидящих Тайра. Даже среди тэнгу.
— Как же нам их отогнать? — спросила Кэнрэймон-ин. — Наша стража и лучники остались внизу, в Хэйан-Кё.
Нии-но-Ама сказала, прищурившись:
— С этим я разберусь. Сама поговорю с тэнгу. Дамы ахнули.
— Нет, матушка! — встрепенулась Кэнрэймон-ин. — Вам нельзя. Подумайте только, что они с вами сделают.
— И что же? Я уже старуха, ко всему монахиня и дочь Царя-Дракона, который сейчас с ними заодно. Могу достаточно споро читать сутры, чтобы держать демонов на расстоянии. Тэнгу я не боюсь. Отдыхайте. Вернусь, как только все улажу.
Нии-но-Ама встала и покинула спальню дочери. Повязав шарфом коротко стриженную голову, она вышла с монастырского подворья. Монахи и послушники даже не попытались ее остановить. После сожжения Кофукудзи беды Тайра их больше не волновали, и они не раз давали гостям понять, что хотели бы поскорее от них избавиться.
Нии-но-Ама взяла факел из держателя у ворот и направилась в лес. На устланной хвоей тропе ощущался терпкий сосновый запах. Нии-но-Ама шла на звук болтовни тэнгу, когда кругом вдруг воцарилась тишина. Монахиня замерла и прислушалась.
Внезапно отовсюду в ветвях что-то затрещало и на нее сверху, клекоча и хлопая крыльями, слетела
