подошедшего корабля Минамото, пришпилила ее кимоно к палубе и дама упала на бегу, выронив ношу.
Кэнрэймон-ин шагнула к шкатулке, но в этот миг с неба дождем посыпались стрелы. Поняв, что ее время на исходе, она повернулась и кинулась с кормы в воду.
Быть может, она слишком высоко прыгнула, перед тем как упасть в воду, или чересчур исхудала за последнее время, но море не приняло ее. В объемистом кимоно застряли пузыри воздуха, а тугой шелк не пускал их наружу. Она плавала на поверхности, как цветок лотоса.
— Нет! — кричала Кэнрэймон-ин, борясь с пузырями. — Пусти меня! Возьми меня тоже!
Тут что-то воткнулось ей в волосы и с силой дернуло. Кэнрэймон-ин взвизгнула и ухватилась за рукоятку багра, которым ее подцепили. Но как она ни пыталась освободиться, все было тщетно. Ее тащили по воде, пока она не ударилась головой о борт, а потом чьи-то руки стали тянуть ее в воздух.
— Нет! — снова закричала Кэнрэймон-ин, лягаясь и отбиваясь кулаками от цепких мужских рук. — Пустите! Дайте умереть! Дайте умереть! Дайте умереть!
Бесполезно. Ее, словно рыбу, швырнули на палубу, и какой-то белокожий усатый молодой воин уставился на нее:
— Кто такая?
— Дама императорской крови, — ответил другой голос. — Императрица, мать Антоку.
— О-о! — Юноша удивленно поднял брови и отвесил легкий поклон: — Весьма польщен, государыня. Я — Минамото Ёсицунэ. — Затем он повернулся к кому-то стоящему рядом и приказал: — Отведите ее вниз и позаботьтесь как следует.
Когда Кэнрэймон-ин уводили, она плакала навзрыд, закрывая лицо рукавами. «Даже умереть с честью — и то не сумела…»
Тайра Мунэмори, стоя на своей ладье, потрясенно-заворожен-но смотрел, как женщины и воины Тайра один за другим прыгают в воду. Командующий Томомори повесил на шею якорь, чтобы погибнуть наверняка, и бросился с борта. Сестра, мать, император, остальные… Рядом стоящие воины с отвращением поглядывали на Мунэмори, готовясь последовать за государем. С бортов сбили рейки, чтобы можно было умереть без помех.
Мунэмори посмотрел на воду — должно быть, очень холодную. Он не мог пошевелиться, только судорожно гадал: «Что бы Син-ин посоветовал? Как быть?» Однако дух Син-ина исчез, и, как порой думал Мунэмори, вместе с его собственным.
— Ой! — обронил кто-то рядом и будто невзначай спихнул его за борт.
Тем бы все и закончилось, но князь Киёмори, выросший у моря, научил плавать всех сыновей. И Мунэмори бесцельно метался из стороны в сторону, пока его не заметили с корабля Минамото и не втащили на палубу.
— Так-так, кого это мы выловили? — спросил маленький юноша с усиками. — Похоже, самую крупную рыбу. Я-то надеялся прищучить твоего отца, но, пожалуй, и ты сгодишься.
Так, под звучный хохот Минамото, Мунэмори с позором отправили в трюм.
У каретного окна
Прошел месяц. В полдень двадцать шестого дня четвертой луны второго года Гэнрэки государь-инок Го-Сиракава велел остановить карету на обочине перед дворцом Рокудзё, с недавних пор столичной усадьбы Ёсицунэ. Ин должен был узнать, верны ли донесения. Затаившись в карете, он стал смотреть, как к дворцовым воротам подъезжает воловья упряжка в окружении конников.
Быков распрягли, а из повозки вывели человека. Лицо его исхудало, щеки и глаза ввалились, но Го- Сиракава все равно узнал новоприбывшего.
— А-а, Мунэмори-сан. Как ты стал схож с моим братцем, Син-ином! Впрочем, у тебя недостало храбрости даже на то, что сделал он, — стать демоном. Ты только тень демона, тень своей прежней сущности, тень величия Тайра.
Мунэмори без церемоний увели за ворота. Го-Сиракава велел вознице трогать. Когда карета покатилась обратно, он осознал, зачем приезжал. Ему нужно было в последний раз посмотреть на бывшего министра, как плакальщику — проститься с телом любимого человека, прежде чем его сожгут на костре. Убедиться, что его больше нет. Убедиться, что война закончена. Убедиться, что Тайра наголову разбиты и что в страну наконец вернулся мир.
Камакура
Стоял седьмой день шестой луны. Минамото Ёритомо сидел за бамбуковой ширмой в ожидании пленника. Его советники-вельможи предположили, что теперь, когда Мунэмори лишили всех чинов, властителю Камакуры будет негоже принимать его лично, а препоручить допрос следует подчиненным, самому наблюдая из укрытия.
Три месяца со дня получения им вестей о победе при Дан-но-ура протекли как в тумане, в безвременье. Сколько Тайра погибло или попало в плен… Маленький император утонул. Священный меч пропал. Для поисков, по слухам, наняли лучших ныряльщиц, но все оказалось напрасно.
«В какой странный новый век мы вошли, — думал Ёритомо. — Если уж одно из священных сокровищ утрачено, мир никогда больше не станет прежним».
А еще кругом славили Ёсицунэ. Ёсицунэ, Ёсицунэ — его имя было у всех на устах. Не проходило ни дня, ни даже часа, чтобы Ёритомо не услышал похвалы в его адрес. Государь-инок уже пожаловал ему новый чин, новые земли, новый столичный дворец, не спросив позволения у Ёритомо.
Однако нашлись и такие, кому младший из Минамото был не по нраву. Полководец Кагэтоки прислал на него жалобу — Ёсицунэ-де слишком хвастлив и прочит себя в главнокомандующие, даже более того — хочет подмять под себя брата и стать сегуном. «Надо его остановить», — подумал Ёритомо. Он нарочно запретил Ёсицунэ показываться в Камакуре, куда тот доставил пленных Тайра, но и этого ему показалось мало. «Я должен быть убедительнее в своем недовольстве».
От размышлений властелина Камакуры оторвал глашатай, объявив о прибытии заключенного. Ёритомо выглянул в щель бамбуковой ставни и увидел, как открылась дверь сёдзи.
— Изменник трона, Тайра Мунэмори, — произнес кто-то из вельмож, и пленника ввели.
Ёритомо чуть не ахнул. Одет Мунэмори был совсем просто — в строгое белое платье и черную шапочку, но лицо… Его можно было принять за Син-ина, если бы не глаза — они смотрели рассеянно, словно вся его наружность была только фасадом, за которым скрывалась пустота.
Низкорожденный министр по имени Хики Ёсикадзу сел рядом с Мунэмори и прочел для него послание Ёритомо:
— «Личной вражды к вам или вашему клану я не держу: ведь именно милостью вашего отца я остался в живых, когда мой смертный приговор был заменен изгнанием в Идзу. Однако, повинуясь воле государя, я был вынужден пойти против Тайра войной. Тем не менее я чту вас как собрата по оружию и рад, что нам выпала возможность встретиться».
Ёсидзаку поклонился и стал ждать ответа Мунэмори.
Тайра, однако, повел себя нелепо. Сначала он, резко дернувшись, сел, словно кукла, потом угодливо, почти раболепно, пал ниц перед Ёсидзаку — мелким безродным чиновником. Когда же он снова поднялся, Ёритомо услышал его слова — но не ответ, подобающий воину, а мольбу о пощаде.
— Мне бы постричься в монахи… отошлите меня куда-нибудь подальше. Может быть, в Сануки — писать сутры, взывать к Амиде. Окажите милость.
Зрелище получилось удручающее.
«Если он в своем уме, — думал Ёритомо, — это сущее издевательство. Если же нет — бесстыдство». И он, ничего не ответив, дал знак увести Мунэмори с глаз долой.
Когда его повеление выполнили, Ёритомо выписал указ казнить Мунэмори, а ответственным назначил