Дэвид дирижировал с непринужденной грацией, не часто делая широкие движения и взмахи руками, какие не имеют иного смысла, кроме как произвести впечатление на публику. Если он и волновался, то ничем этого не выказывал.
Увертюра была довольно длинной, и на всем ее протяжении публика слушала безмолвно и внимательно.
Обернувшийся по окончании увертюры поклониться, Дэвид был встречен овацией, которая вселила в меня гордость.
– Он хорош, – заметил Клод.
– Он великолепен, – сказал Лаверн. – Этот молодой человек далеко пойдет. Мы могли бы при помощи выгодного контракта сделать так, чтобы он не пошел дальше Нового Орлеана. Он нужен нам здесь после минувшего сезона, когда был такой скверный дирижер.
– Вам понравился дирижер? – спросила я Селину. Ее слово в сферах новоорлеанского общества должно было быть услышано дальше, чем слово супруга.
– Да, должна признаться, он удивил меня, ведь он так молод. Не думаю, что я когда-нибудь слышала столь хорошее исполнение увертюры к «Миньон».
– Я очень счастлива, – сказала я и знала, что мой голос прозвучит мечтательно.
– О? – Селина подняла на меня брови. – Что означают ваши слова.
– Я знаю его. Это тот человек, который спас меня с пакетбота как раз перед тем, как он затонул. Он доставил меня на берег и оставался со мной, пока мы не прибыли в город. Он был очень добр.
– После спектакля мы пойдем за кулисы, и вы сможете представить нас этому джентльмену, – горячо сказал Лаверн. – Я согласен, что это выдающийся человек. Будьте уверены, скоро его будет приглашать Нью-Йорк.
– Мы удержим его здесь, – решительно сказал Клод. – Я пригляжу за этим.
– Он, пожалуй, нечто большее, чем хороший дирижер, – заметил Уолтер. – Судя по тому, как Джена закрывала глаза и вздыхала, когда он дирижировал… Месье Бреннан должен обладать обаянием, действующим на женщин.
Он поддевал меня, но я не обращала внимания. Мне даже интересно было узнать, что я закрывала глаза и вздыхала, ведь я не отдавала себе в этом отчета. Занавес поднялся, музыка усилилась, и спектакль начался. Я скоро погрузилась в его очарование, но не так глубоко, чтобы не смотреть на Дэвида так же, как на сопрано и тенора.
С концом акта были снова зажжены газовые светильники, публика поднялась размяться и прогуляться по фойе, зеленой комнате, бару. Со всех сторон слышались разговоры об искусстве Дэвида, и никогда в жизни мне не было так приятно.
Мы явно были самой важной группой в театре. Мне заранее казалось, что некоторые из женщин, подходивших к нам, вот-вот присядут в реверансе. Меня представили многим людям, хотя и не всем, и я осознавала, что познакомилась лишь с более значительными. Невольно я слышала и суждения о моем платье тоже. Я беспокоилась, что Мари, наверно, была в нем здесь, но если и так, то, похоже, никто об этом не вспомнил.
Второй акт был вознагражден овацией стоя, множеством букетов цветов, топанием ног и пронзительным свистом. Новоорлеанская публика не стеснялась в выражении своего одобрения. Я была так счастлива за Дэвида, поскольку знала, что его наверняка беспокоило, как он будет принят, а теперь это было абсолютно гарантировано.
После спектакля я горела нетерпением, пока Клод пожимал руки очень многим людям, а Селина завела краткие разговоры с массой увешанных бриллиантами матрон. Уолтер не обращал на все это внимания и не стеснялся обнаруживать своей скуки. Лаверн приветствовал друзей с не меньшей живостью, чем Клод, а Аугусте, казалось, было трудно предаваться излияниям, подобно ее сестре, и она по большей части оставалась на заднем плане. Однако когда она подходила поприветствовать какого-либо старого друга, то делала это с неподдельным воодушевлением.
Лаверн сказал:
– Давайте-ка пойдем познакомиться с этим молодым Дирижером, которого знает Джена, прежде чем он уедет из театра.
– Я передал ему просьбу не уходить, – сказал Клод. – Нет нужды спешить.
Знай он, что я чувствовала, он бы прорвался через эту толпу, криками прокладывая себе дорогу. Но мы пробыли в фойе еще пятнадцать минут. Никто не спешил разъезжаться.
Наконец Лаверн повел нас к выходу на сцену. Привратник, вежливо поклонившись, провел нас сквозь толпу людей, ожидавших внимания звезд. Мне они были неинтересны.
Я увидела Дэвида в то же мгновение, что и он меня. Он, подняв обе руки, энергично помахал, прокладывая себе путь сквозь толпу. Это было странно. Даже месяцы спустя я осознавала, что в минуту, когда мы приближались друг к другу, в театре словно бы никого больше не было. Нимало не колеблясь, он обнял меня и, к моему великому удовольствию, долго не отпускал. Будь здесь поменьше народу, он наверняка бы поцеловал меня.
– Вы так прекрасны, – прошептал он.
– Ваше дарование оценивают очень высоко, – вернула я комплимент. – О, Дэвид, как чудесно снова видеть вас.
– Моя дорогая Джена, – Клод тронул меня за плечо. – Пора вам представить нас этому молодому человеку.
Я представила его всем. У меня была причина думать, что Клод охладел в своем восторге относительно дирижирования Дэвида. И Селина была надменнее, чем когда бы то ни было. Уолтер продолжал скучать, но, как мне показалось, в глазах его промелькнула злость. Лаверн и Аугуста должным образом оценили мастерство и высказались об этом.
