– Без сомнения. И молодые люди тоже есть, каких, кажется, недостает в Сент-Луисе. По крайней мере, того типа, какой я одобряю. Я слышала, они в Новом Орлеане настоящие денди. Совсем как вон тот молодой человек, который стоит у поручней и смотрит на тебя с тем же восхищением, какое обычно радовало меня, когда на меня смотрели в дни моей молодости.
Я слегка повернулась, чтобы посмотреть, о ком она говорит, хотя и полагала, что уже знаю. Он ни разу не сказал нам ни слова, но, казалось, считал себя обязанным находиться на палубе, когда мы были там. Я дала бы ему лет около тридцати; это был высокий стройный человек с черными волосами и темно-карими глазами. Он не был красив, но хорошо держался и обладал очень хорошей осанкой. Он не казался лощеным, хотя был тщательно и хорошо одет. Его короткий пиджак представлял собой белую двубортную тужурку; брюки серые, а совершенно великолепные черные ботинки сверкали. Когда я прямо посмотрела на него, он быстро отвернулся и поджал губы в беззвучном свисте, который должен был означать, что его взгляд на меня был случайным. Я про себя улыбнулась, но возвращение папы заставило меня позабыть о молодом человеке.
– Видели бы вы, как они раскочегарили свои котлы, – сказал он. – В котлах столько пара, что их вполне может разнести вдребезги. И, что еще хуже, половина кочегаров пьяны. Почти напротив котлов наложена куча дров. Они пропитаны смолой. С того места, где я стоял, была видна смола, испарявшаяся от жара. Откровенно говоря, я хотел бы, чтобы мы подошли к какой-нибудь пристани и мы бы убрались отсюда. Наш капитан твердо намерен войти этой гонкой в историю, но его пассажирам и судну может дорого обойтись, если эти котлы все же взорвутся.
– Пожалуйста, Роберт, – взмолилась мама, – не говори так. Я и без того схожу с ума. Думаю, мне лучше уйти в нашу каюту, если вы не против.
– Конечно, – ответил папа, – идем, Джена?
– Я, пожалуй, еще подышу воздухом, – сказала я.
– Возможно, позднее я присоединюсь к тебе, – сказал папа. – Он повел маму вдоль палубы к лестнице, ведущей вниз к нашим каютам. Когда они ушли, я на минуту подумала, что мужчина в белой тужурке подойдет ко мне, но он этого не сделал. Он по-прежнему стоял у поручней, теперь куря тонкую сигару шеро, и, по-видимому, всматривался в мутную воду, стремительно несшуюся под килем судна.
Это произошло неожиданно. Если бы взорвались котлы, мы бы наверняка услышали свист пара, прежде чем взлетели бы на воздух листы металла. Но вышло вот что: пропитанные смолой и уложенные слишком близко к перегретым котлам дрова вдруг вспыхнули.
Через десять секунд котельная палуба стала ревущей топкой. Ее жар взорвал перегруженные котлы. Горящая древесина рассыпалась по всему судну, и оно стало гигантским факелом.
Мужчины и женщины толкались и боролись, пробираясь к двум ялам, которые висели за бортом, готовые к спуску. Я думала только о папе и маме, оказавшихся внизу в западне.
Я должна была добраться до них. Я пронеслась через палубу, но когда подошла к лестничной клетке, оттуда вырвалось пламя. Я отпрыгнула так быстро, что споткнулась и упала.
Сильные руки поставили меня на ноги, и рука обняла за талию.
– Вам не пройти вниз, – сказал мой спаситель. – Наш единственный шанс – это как-то покинуть судно.
Это был мужчина в белой тужурке. Я была не в состоянии говорить. Все мои мысли были с моими родителями, и я уже знала, что для них нет надежды.
Я видела сурового начальника хозяйственной части, он махал мне, показывая, что в яле, уже забитом пассажирами, есть место. Рука на моей талии стала тверже.
– Нет, – сказал мужчина. – Канаты, на которых будут опускать ял, уже в огне.
Он еще не закончил говорить, как один канат прогорел. Нос яла упал, и три четверти людей свалились в воду. Пароход, пытаясь сделать крутой поворот к мысу речного берега, остановился совсем. Пеньковые штуртросы тоже сгорели, и пароход уже не слушался руля.
Мои мысли спутались. Отец и мать находились под палубами, где свирепствовал огонь. Судно начало крениться. Через считанные минуты оно наверняка затонет. На палубе шла позорная борьба за жизнь. Если бы мой благодетель крепко не держал меня, меня бы смела за борт толпа людей, искавших спасения.
Ял по другому борту парохода смог достигнуть воды и ровно встать на киль, пока еще не сгорели его канаты. Но уже торжествовавшие пассажиры были атакованы многими другими, прыгавшими с палубы в ял, и в результате маленькое суденышко за несколько минут было затоплено, и рухнули надежды тех, кто пытался спастись на нем.
Мужчина рядом со мной вплотную приблизил губы к моему уху, так, что его стало слышно сквозь шум криков, падавших обломков, воплей людей в воде.
– Надо уходить, – крикнул он, – на корме я видел тридцать баррелей пушечного пороха, и огонь наверняка доберется до них. И тогда…
– Мои отец и мать… – с мукой выкрикнула я.
– Вы не можете их спасти. Никто не может. Возможно, они уже выбрались. В борту парохода ниже палуб пробоина. Идемте! Вы умеете плавать?
Я молча кивнула. Слезы струились у меня по лицу. Я была слишком потрясена, чтобы думать. Все, на что я была способна, – это повиноваться этому мужчине. Я осознала, что доверяю ему, ибо он выглядел таким сильным и знающим и не выказывал никаких признаков страха.
Мы достигли поручней. В воде под нами множество людей пытались держаться на плаву. До сих пор не появился ни один спасательный корабль, и было ясно, что многие из пловцов обречены.
– Единственный шанс, – сказал мой благодетель. – Оставайтесь здесь! Не двигайтесь, если вам дорога жизнь.
Он выпустил меня и ринулся по палубе к ялу, из которого уже высыпались его обитатели, но который все еще висел на одном пеньковом канате. Канат дымился, но был еще, несомненно, крепок, несмотря на огонь. Мой благодетель был занят исправлением этого. Я видела, как он подобрал длинную деревянную палку, один конец которой полыхал. Он держал палку у несгоревшего каната, пока огонь не охватил его и не пережег, и ял упал на воду килем, и, к счастью, не перевернулся, даже когда люди ухватились за него,
