основе наследия этих ученых, в особенности Ламарка. Думается, мне удалось доказать вам, что его теорию эволюции, или, говоря точнее, трансформизм8 - открытие более общее и возбуждающее меньше споров, чем теория естественного отбора, - следует рассматривать как окончательно установленную научную истину.
Он бросает взгляд на директора. Аббат слушает с непроницаемым видом, опустив глаза; его белые руки лежат на столе.
В самом деле, мы видели, что до Ламарка наука не в силах была объяснить явления жизни. Можно было предполагать, что все известные нам сейчас виды создавались один за другим и каждый вид с самого начала обладал присущими ему ныне признаками. Ламарк воистину нашел нить Ариадны9, ведущую из лабиринта вселенной. Я привел достаточно доводов, которые должны убедить вас в наличии бесконечной цепи существ, связывающих нас с первичными формами органической материи. Жизнь на земле развивалась от примитивной монеры10, едва отличимой от молекул органической среды, из которых она возникла, от этого бесформенного комка - предка наших клеток, в сравнении с которым самый простейший организм, известный в настоящее время, представляется бесконечно сложным, - вплоть до человека, со сложнейшими физиологическими и психологическими процессами, происходящими в нем; и мысль Ламарка через тысячи веков проследила и установила постоянно изменяющийся мир живых существ в их непрерывном развитии. Затем - и это имеет особенный интерес сейчас - я предостерег вас против ошибочных утверждений о том, будто со времени открытия внезапных изменений видов трансформизм переживает кризис. Вы же знаете, что за периодами, в течение которых тот или иной вид остается неизменным, могут наступать внезапные мутации11, вызванные медленно накапливавшимися на протяжении ряда поколений сдвигами в организме. И я показал вам, что в сущности - если только добросовестно и глубоко исследовать этот вопрос - внезапные изменения видов ни в чем не противоречат теории Ламарка.
Пауза.
С приходом директора Жан почувствовал, что уже не владеет аудиторией. Фразы, которые он бросает в зал, бессильно падают, как мяч, ударившийся о слабо натянутую сетку; а сам он, не находя поддержки в окружающей его пустоте, мало-помалу теряет уверенность.
Тогда он решает отказаться от повторения предыдущих лекций и внезапно переходит к новой теме.
Мне думается, этот краткий обзор пройденного был полезен. Но наша сегодняшняя лекция имеет другую цель.
С первых же слов уверенность, звучащая в его голосе, вновь подчиняет аудиторию. В одно мгновение сетка натягивается и снова упруго звенит от его слов, как теннисная ракетка.
Прежде всего я хочу, чтобы в вашем сознании навсегда запечатлелась важнейшая роль трансформизма, его основополагающее значение для формирования умов в наше время; я хочу, чтобы вы поняли, почему он служит, я бы сказал, ядром всей биологической науки; не выходя за рамки точнейшего научного анализа, мы должны признать, что эта теория, по-новому объясняющая законы жизни на земле, коренным образом изменила основы современной философии и обновила как форму, так и содержание большинства концепций, созданных человеческим разумом.
Словно электрический ток пробегает от кафедры к классу и обратно. Жан видит, как, подчиняясь его воле, аудитория волнуется и трепещет.
Директор поднимает глаза. Жан встречает его ничего не выражающий взгляд.
С того дня, как мы убедились в непрерывном движении всего существующего, мы более не можем рассматривать жизнь как первопричину движения, которая будто бы одушевляет неподвижную материю. Мы отвергаем это глубокое заблуждение, бремя которого до сих пор тяготит наши плечи, эту ошибку, исказившую с самого зарождения мысли наши представления о явлениях жизни! Жизнь не есть явление, начало которого можно определить, ибо она продолжается вечно. Иными словами, мир существует, он существовал всегда и не может прекратить свое существование; он не мог быть кем-либо создан: ведь материи чужда неподвижность. В тот день, когда мы поняли, что всякое живое существо ни в коем случае не может быть тождественным самому себе на двух этапах своего развития, мы решительно опровергли все доводы, выдвинутые людьми для поддержания индивидуалистических иллюзий о существовании свободы воли, и мы уже не можем представить себе существо, которое располагало бы полной свободой действий. С того дня, как мы поняли, что наша способность к мышлению - это всего лишь накопленный на протяжении веков и переданный нам опыт предков, - причем процесс этот совершается в нас помимо нашего контроля, под влиянием сложных и подчас капризных законов наследственности, - мы уже не можем по-прежнему верить в абсолютные истины старой метафизики и старой морали. Ибо законы трансформизма применимы не только к развитию жизни на земле, но и к развитию человеческого сознания. Вот почему Ле Дантек12, один из самых сведущих и независимых мужей современной науки, имел право сказать: 'Для убежденного сторонника трансформизма многие вопросы, естественно возникающие у человека, теряют свою остроту, а некоторые из них и вовсе утрачивают свое значение'.
Директор резко встает, несмотря на грузность. Он обращает к кафедре суровое лицо с полузакрытыми глазами.
Директор. Все это весьма интересно, господин Баруа. Вы читаете свои лекции с воодушевлением, достойным всяческих похвал, оно делает их весьма увлекательными... (С язвительной улыбкой.) Мы еще об этом поговорим... (Ученикам, с отеческой добротою.) Вы должны запомнить из всего этого, дети мои, - я лишь предвосхищаю выводы, которые господин Баруа готовился сделать в конце лекции, - только одно: замыслу всевышнего присуща непогрешимая гармония... Блуждая в потемках, наш убогий разум может лишь приблизиться к сущности его великих законов, но постичь ее он не в силах... Этот акт смирения перед лицом чудесных деяний создателя тем более необходим, что мы живем в такой век, когда прогресс науки слишком часто заставляет нас забывать о собственном ничтожестве и об относительности наших познаний... (Кланяется с подчеркнутой холодностью.) Я ухожу, господин Баруа... До свидания...
Едва за директором закрылась дверь, как гул, напоминающий шум прибоя, прокатывается по классу.
Стоя на кафедре, Жан окидывает зал быстрым взором, и взгляды учеников вновь неудержимо устремляются к нему.
Молчаливое и восторженное единение, которого не смогут разрушить никакие административные меры.
(Просто.) Продолжим...
В Бюи, у г-жи Пасклен, во время летних каникул.
Сесиль в своей комнате; она стоит в ночной сорочке перед открытым окном.
Машинально гладит живот, ставший большим и круглым. Некогда живое лицо теперь безучастно: отсутствующий взгляд, взгляд затяжелевшей женщины, устремлен вдаль.
Девять часов утра. С ясного голубого неба течет желтое солнце, жидкое, как мед.
Кто-то стучит в дверь и тотчас же входит.
Сесиль (по-детски краснея). Это ты, мама?.. Г-жа Пасклен (резко). Да, я.
Сесиль испуганно поднимает брови.
Вот, полюбуйся! (Размахивает брошюрой в белой обложке; затем, схватив лорнет, читает, отчеканивая каждый слог.) 'Бюллетень Конгресса свободомыслящих!.. Господину Баруа, у госпожи Пасклен!.. Бюи-ла-Дам, департамент Уазы'. (Пауза.) Где он?
Сесиль. Жан? Не знаю.
Г-жа Пасклен. Ты его еще не видела?
Сесиль. Нет.
Г-жа Пасклен. У себя его нет.
Сесиль. Наверное, пошел гулять.
Г-жа Пасклен. Стало быть, вы не только живете в отдельных комнатах, но он теперь даже не здоровается с тобой, прежде чем уйти на прогулку?
Сесиль садится; в ее движениях сквозит безнадежная усталость.
