обязательство читать лекции по заранее предписанным правилам. Рано или поздно он неизбежно задаст себе вопрос: может ли он, если у него есть хоть крупица достоинства, сообщать своим слушателям что-либо другое, кроме плодов собственных размышлений, собственного опыта? И как только он придет к заключению, что право это у него отнято, пробудится вся сила его ума. Хотим мы этого или нет, но научный анализ явлений окружающей жизни подводит нас вплотную к философии. Более того, на мой взгляд, только такую философию и следует принимать всерьез.
Но для того, чтобы изучать эти вопросы с тем вниманием, какого они заслуживают, нужна свобода мысли и свобода ее выражения, а это - тут я с Вами согласен - совершенно несовместимо с духом Вашего учебного заведения. Вот почему я готов признать, что с этой точки зрения превысил данные мне полномочия.
Но поскольку я не могу изменить дух моих лекций и особенно дорожу возможностью выступать перед своими учениками таким, каков я есть, то есть свободным человеком, говорящим с людьми, мыслящими свободно, у меня остается лишь один выход - подать в отставку.
Соблаговолите принять, господин директор, уверения в моем глубоком уважении.
Жан Баруа'.
Пять часов вечера. В саду.
Госпожа Пасклен и Сесиль шьют в тени полотняного зонта возле лестницы, ведущей на лужайку. Сдвинув стулья, они сидят и негромко разговаривают, едва шевеля губами.
На крыльце появляется Жан с письмом в руке. Он подходит к женщинам, преодолевая завесу враждебности. Его встречает молчание.
Жан. Я хочу познакомить вас с моим ответом аббату Мириелю. Я подаю в отставку.
В его голосе звучит такая уверенность, что мать и дочь вздрагивают.
Госпожа Пасклен, хотя и настроена воинственно, пытается скрыть свое беспокойство.
Г-жа Пасклен. В отставку? Ты шутишь?
Сесиль роняет рукоделие на колени. Поднимает голову. Виден ее гладкий и выпуклый, как панцирь, лоб.
Со вчерашнего дня она пребывает в состоянии оцепенения и безнадежности. Записка директора коллежа открыла ей глаза на действительное положение вещей. Сесиль мало беспокоит ее положение в обществе, она помышляет только о спасении души: подумать только, Жан - атеист!...
Жан. Вы, кажется, удивлены? Хотел бы я знать, чего вы еще от меня ждали? Ультиматум...
Г-жа Пасклен (с живостью). Ну, об ультиматуме не было и речи! Ты сильно преувеличиваешь! Аббат Мириель был крайне огорчен, услышав, какие вещи ты преподносишь своим ученикам; но у него и в мыслях не было увольнять тебя. Он не захочет этого... хотя бы из уважения ко мне. Он лишь требует, чтобы ты читал свои лекции по-другому. (С улыбкой.) Согласись, ему виднее, что ты должен говорить, ведь директор он, а не ты...
Жан молча отводит глаза.
Госпожа Пасклен спешит воспользоваться его молчанием. С притворным добродушием она пытается сгладить остроту спора.
Г-жа Пасклен. Ну, полно, не делай глупостей. Ты сам себя взвинчиваешь. А директор придает твоим выходкам не больше значения, чем они того заслуживают: он готов о них забыть. (На ее деланную улыбку тяжело смотреть.) Полно же, не упрямься... Разорви это письмо и напиши ему другое...
Жан (устало). Не будем спорить. Мое решение непреклонно.
Г-жа Пасклен (кричит). Ты не смеешь так поступать! Правда, Сесиль?
Жан. Я не могу поступить иначе.
Г-жа Пасклен. Нет! Я запрещаю тебе отсылать это письмо!
Жан (теряя терпение). А если бы от вас потребовали отречься от религиозных убеждений ради сохранения места, что бы вы на это ответили?
Г-жа Пасклен (в бешенстве). Как будто это одно и то же!
Жан. Да, да, я знаю ответ: 'Это - не одно и то же'. Так вот, вы ошибаетесь: для меня это до такой степени 'одно и то же', что я не колебался ни минуты! Я должен был уже давно понять, что мне не место в этом коллеже священников, и уйти заблаговременно. Я жалею, что так долго заблуждался.
Госпожа Пасклен в замешательстве. Лицо Жана с нахмуренными бровями и упрямой складкой у рта пугает ее. Она подавляет гнев.
Г-жа Пасклен. Жан, умоляю тебя... Если ты потеряешь это место, что ты станешь делать?
Жан. О, не беспокойтесь; у меня достаточно планов и возможностей для применения своей энергии.
Г-жа Пасклен. Воображаю, что это за планы! Ты с ними еще глубже погрязнешь в нечестии!
Жан (воспользовавшись подходящим случаем). Разумеется, теперь, когда я свободен (поднимает письмо), я не пойду больше ни на какие уступки, ни на какие компромиссы; мне стыдно перед самим собой за то, как я вел себя до сих пор! То был переходный этап, пусть так, но он уже пройден.
Эти слова глубоко задевают Сесиль, она встает.
Сесиль. Теперь, когда ты свободен, Жан? А я? Жан (озабоченно). Ты? При чем тут ты?
Они оглядывают друг друга с головы до ног, в их глазах нет и следа былой нежности.
Сесиль. Ты обманул меня! Ты обманул меня своим прошлым, своими речами, своим поведением! Не забывай этого!
Г-жа Пасклен (переходя в наступление). Не думаешь ли ты, что она примирится с тем, что ее муж безбожник, враг нашей веры? Это отвратительно! Разве тебя так воспитывали?
Жан (отвечая только Сесили, взволнованным, глухим голосом). Сделанного не воротишь. Ты страдаешь? Я тоже... Я не могу остановить свою мысль, убить ее... И не я должен направлять ее, а она должна направлять мою жизнь!
Сесиль (сурово). Нет. Пока я с тобой, я не соглашусь на это!
Г-жа Пасклен (ободренная неожиданной твердостью дочери). Нет! Скорее она уйдет от тебя! Неправда ли, Сесиль?
Сесиль в смятении; несколько секунд она колеблется, затем кивает головой в знак согласия.
Жан, настороженно ожидавший ее ответа, пожимает плечами.
Короткое молчание.
Госпожа Пасклен смотрит на Сесиль с новым чувством. Где-то в самой глубине ее материнской души, как молния, блеснула надежда, заставляющая ее говорить помимо воли.
Это просто глупо в конце концов! Ты испортишь нам жизнь своими идеями... Идеи! У каждого есть идеи! И у тебя должны быть такие же идеи, как у всех! (Пуская в ход последний козырь.) Если ты не откажешься от этого письма, если ты не вернешься к прежней жизни, Сесиль не поедет с тобою в Париж!
Жан. Ты слышишь, Сесиль?
Сесиль (она уже не может отказаться от своих прежних слов). Мама права.
Жан. Если я подам в отставку, ты не вернешься со мной в Париж?
Сесиль. Нет.
Жан (холодно, обращаясь к теще). Полюбуйтесь что вы натворили!
Он хватает стул, ставит его возле Сесили и садится на него верхом.
Слушай, Сесиль, не делай глупостей... Клянусь тебе, я не шучу. (Переводит дух.) Я мог бы пообещать тебе новые уступки ради продолжения нашей совместной жизни. Но нет: я буду честен, как всегда. Я шел для тебя на все жертвы, на какие только был способен; я не могу больше идти по этому пути, не рискуя окончательно утратить свое человеческое достоинство, свою нравственную чистоту! Согласившись на то, чего ты от меня требуешь, я буду вынужден всю жизнь играть мрачную комедию: своим безразличием и постоянным притворством создавать видимость, будто я одобряю религию, которую на самом деле не могу больше исповедовать. Ты должна раз и навсегда понять, что речь идет о чем-то куда более значительном, чем отношения между мужем и женой. Человек порядочный не может высказывать всю свою жизнь мнения, противоречащие его убеждениям, - даже во имя любви... Ты не можешь ставить мне в вину мою честность, хотя она и заставляет тебя страдать!
Молчание.
