Зежер. Подчеркни; ведь это очень важно, если принять во внимание, что в каждой цивилизованной стране работает множество заводов, и число их будет неизбежно увеличиваться в будущем в невиданных масштабах.
Он листает папку, достает оттуда карточку и поворачивается с гримасой боли на лице.
(Читает.) 'Индустриальный рабочий - по роду своей деятельности рационалист. Попав в огромный промышленный центр, где нет места метафизическим умствованиям, находясь среди машин, которые своим гудением прославляют торжество труда, математических наук и разума над силами природы...' (Протягивает листок Жану.) Держи, это тебе пригодится... Продолжай...
Жан. Здесь я хочу набросать картину, о которой уже говорил тебе. В настоящее время Франция разделена на два резко отличающихся друг от друга лагеря: с одной стороны - неверующие, с другой - сохранившие веру.
Неверующие - это весь пролетариат, о котором я уже упоминал, и вся интеллигенция. Несомненное численное превосходство. Затем...
Зежер. К неверующим надо причислить и всех недоучившихся, всех Омэ14 и что-то сказать в их оправдание... Конечно, бедняги дают достаточно поводов для насмешек, потому что им не удалось подкрепить настоящими знаниями свои инстинктивные сомнения; в то же время простой здравый смысл и душевное равновесие неотвратимо влекут их к тому ясному ответу на волнующие их вопросы, который дает наука.
Жан. Да, это верно. Что касается верующих, то они, естественно, пополняются за счет консервативных классов: крестьян и буржуазии. Крестьяне живут вдали от городов, в обстановке, которая веками не меняется и где традиции сохраняются сами собой. А буржуа последовательно противодействует любому движению вперед; он заинтересован в том, чтобы сохранить незыблемым существующий порядок; буржуа особенно привержен католической церкви, ибо она уже многие столетия обуздывает требования обездоленных слоев населения; кроме того, буржуа привык объяснять жизнь при помощи готовых формул, и его благосостояние будет поколеблено, если он позволит подвергнуть их сомнению...
Но между этими ясно очерченными лагерями находится еще большое число колеблющихся, терзаемых мучительным противоречием между требованиями собственной логики...
Раздается стук.
(Раздраженно.) Войдите!
Коридорный. Here is the mail, sir [Почта, сэр (англ.)].
Жан. Положите туда, пожалуйста.
Коридорный оставляет почту и выходит.
(Продолжая шагать по комнате.)... Колеблющиеся... терзаемые мучительным противоречием между требованиями собственной логики и унаследованным ими тяготением к таинствам. Именно эти люди и придают кризису религии в современной Франции его смутный... и болезненный характер... смутный... болезненный...
Внезапно взгляд его падает на пачку газет и писем, лежащих на столе; он узнает почерк г-жи Пасклен.
Ты разрешишь?
Он распечатывает письмо:
'Бюи-ла-Дам, 14 января.
Дорогой Жан! Вчера Сесиль родила девочку...'
Он останавливается. Глаза застилает туман; прошлое властно овладевает им...
'... Она просит сообщить об этом тебе и передать, что если ты пожелаешь увидеть ребенка, то можешь приехать. Могу прибавить, что мой дом открыт для тебя, как и раньше, в любое время. Ты, быть может, уже понял, что вступил на неверный путь, и хочешь хотя бы немного облегчить страдания, которые причиняешь Сесили и мне. Ты застанешь нас такими же, какими оставил, уезжая: готовыми все забыть в тот самый день, когда ты признаешь свое заблуждение.
М. Пасклен'.
Зежер. Какая-нибудь неприятность?
Жан. Нет, нет. Итак, я продолжаю. На чем я остановился?.. (Голос его прерывается. Огромным усилием воли он берет себя в руки.) Будьте любезны, прочтите написанное, госпожа Давид.
Г-жа Давид. ...большое число колеблющихся, терзаемых мучительным противоречием между требованиями собственной логики и унаследованным ими тяготением к таинствам. Именно эти люди и придают кризису религии в современной Франции...
Но Жан, сидя на одном из чемоданов, стоящих в номере, слышит лишь глухое и неясное бормотание.
Станция в Бюи-ла-Дам.
Жан выходит из вагона. Его никто не встречает.
В омнибусе с дребезжащими стеклами он медленно, в полном одиночестве, едет в город. С тяжелым сердцем смотрит по сторонам. Улицы. Знакомые вывески. Все по-старому. Город словно возникает из-за туч, которые сгустились за прошедшие несколько месяцев, возникает, как воспоминание далекого детства...
Жан зябко кутается в толстое дорожное пальто, хранящее соленый запах моря.
Дом заперт.
Незнакомая нянька открывает ему дверь. Он проскальзывает внутрь, как вор.
На лестнице он останавливается, вцепившись рукой в перила, раненный в самое сердце криком новорожденного.
Овладев собой, поднимается на площадку.
Где-то распахивается дверь.
Г-жа Пасклен. А, это ты?.. Входи.
Сесиль в постели. Ребенка в комнате нет. В камине шумно полыхает огонь. Г-жа Пасклен закрывает за Жаном дверь. Он подходит к постели.
Жан. Здравствуй, Сесиль.
Она смущенно улыбается в ответ. Он наклоняется, целует ее в лоб.
Жан. Девочка... здорова? Сесиль. Да. Жан. А ты?..
Госпожа Пасклен стоит рядом. Жан чувствует на себе ее тяжелый взгляд.
Когда это произошло?..
Сесиль. В понедельник вечером.
Жан (считая по пальцам). Шесть дней назад. (Пауза.) Я получил письмо в четверг. Я был там нужен... Уехал сразу, как только смог...
Молчание.
Ты очень страдала? Сесиль. О, да...
Снова молчание.
Г-жа Пасклен (внезапно). Ты будешь сегодня обедать здесь?
Жан. Но... да... я думал...
Г-жа Пасклен (с едва заметной ноткой удовлетворения). Останешься на несколько дней? Жан. Если позволите... Г-жа Пасклен. Хорошо.
Она выходит распорядиться по хозяйству.
Они остаются одни. Им неловко, на сердце у них тревожно.
Их взоры встречаются, Сесиль заливается слезами. Жан снова склоняется к ней, целует ее нежно и печально.
Жан (вполголоса). Я пробуду здесь, сколько ты захочешь... До тех пор, пока ты не поправишься... А потом...
Он замолкает. Он не знает сам, что должен пообещать. Молчание.
Сесиль (очень тихо, с отчаянием в голосе). Ты даже не захотел поцеловать дочь!
Но тут возвращается г-жа Пасклен с девочкой на руках.
