Дафна Дю Морье
Монте Верита
Потом мне сказали, что там так ничего и не нашли. Ни единого следа живых или мертвых. Обезумевшие от гнева, а я полагаю, и от страха, они ворвались, наконец, в те запретные стены, которые веками обходили стороной и которых страшились — теперь за ними царило только молчание. Опустошенные, обозлившиеся, напуганные, пришедшие в ярость при виде пустых келий и безмолвного двора, люди долины прибегли к простому средству, служившему крестьянам столетиями, — огню и разрушению.
Наверное, это всегда было их единственным ответом на непонятное. Затем, когда гнев угас, они, должно быть, осознали, что так ничего и не смогли уничтожить. Тлеющие почерневшие стены обманули их и по-прежнему возвышались в звездных морозных рассветах.
Конечно, туда посылали поисковые группы. Лучшие скалолазы, не испугавшиеся каменистой вершины горы, обследовали гребень с севера на юг и с востока на запад, но ничего не нашли.
Так окончилась эта история. Больше узнать не удалось ничего. Два жителя деревни помогли мне перенести тело Виктора в долину. Его похоронили у подножия Монте Вериты, и теперь мне кажется, что я завидовал ему, мирно уснувшему там. До самой смерти он сохранил мечту.
Меня же призвала моя прежняя жизнь. Как раз тогда мир вспенила Вторая мировая война. А теперь, когда мне почти уже семьдесят, у меня совсем не осталось иллюзий. И все же я часто думаю о Монте Верите и размышляю, какова же разгадка этой истории.
На этот счет у меня целых три теории, но ни одна, должно быть, не верна.
Первая — самая фантастическая. В ней я допускаю, что Виктор все-таки оказался прав в своем убеждении, и обитателям Монте Вериты удалось достигнуть странного состояния бессмертия, наделившего их особой властью. И когда час настал, они исчезли на небе, подобно пророкам прошлого. Древние греки верили в своих богов, евреи — в Илию, христиане — в Создателя. В истории религиозных предрассудков и легковерия постоянно существовало убеждение, что для избранных возможно достижение особой святости и силы, преодолевающей смерть. Особенно вера в это была сильна на Востоке и в Африке. Ведь только искушенному глазу европейца кажется невозможным исчезновение реальных вещей и человека во плоти.
Религиозные наставники расходятся в определении различий между добром и злом. Что для одних чудо, другие называют черной магией. Истинных пророков забрасывали камнями, но так же поступали и со знахарями. То, что в одни века клеймили, как богохульство, в другие признавали священным откровением, а вчерашние ереси становились назавтра законом.
Я совсем не философ и никогда им не был. Но одно знаю еще с тех пор, когда увлекался скалолазанием: в горах мы приближаемся к тому Сущему, что управляет нашей судьбой. Все великие проповеди прошлого произносили с вершин холмов, куда поднимались пророки. Святые и мессии соединялись с отцами на облаках. И в дни, когда я испытываю особенно торжественное состояние духа, мне кажется, что магическая сила снизошла на Монте Вериту той ночью и укрыла в безопасности души ее обитателей.
Я видел полную луну, сияющую над горой, а в полдень — солнце. Но не об этом мире я размышляю. Я вспоминаю ночь, луну над скалой, слышу песнопения из-за запретных стен, вижу расщелину, выгнутую подобно чаше между двумя пиками горы. Я слышу смех, в памяти встает все та же картина, загорелые руки, простертые к солнцу.
Когда я вспоминаю все это, то начинаю верить в бессмертие.
Но, — и это потому, что годы моего увлечения скалолазанием далеко позади и очарование горами постепенно проходит, как исчезает и навык к восхождениям в моем стареющем теле, — я припоминаю, что в тот последний день на Монте Верите я глядел в глаза живого, дышащего человека, дотрагивался до теплой кожи руки.
Даже слова, которые я слышал тогда, были совсем человеческими: «Пожалуйста, не заботься о нас. Мы знаем, что нам делать». И последнее трагическое восклицание: «Пусть Виктор сохранит мечту!»
Отсюда и моя вторая теория. Я вспоминаю сумерки, загорающиеся звезды и понимаю, какое мужество жило в этой душе, душе женщины, принявшей решение за всех. И пока я возвращался к Виктору, а люди из долины собирались и готовились к нападению, маленькое племя верующих, последние искатели Истины проникли в расщелину между вершинами и исчезли там навсегда.
Моя третья теория приходит мне в голову, когда я одинок, когда меня охватывает совсем земное расположение духа. Часто, отобедав с приятелями и возвратившись в свою квартиру в Нью-Йорке, я гляжу из окна на мерцающий фантастический мир цвета и огней, в котором нет ни нежности, ни покоя. Тогда мне вдруг страстно хочется умиротворения и понимания. И я убеждаю себя, что обитатели Монте Вериты давно готовились к уходу, а когда настало время решать, выбрали не бессмертие, а мир людей. Тайно, украдкой, они незамеченными спустились в долину, смешались с остальными и разошлись каждый своим путем. Наблюдая из окна суету города, я задаю себе вопрос, не там ли они — на улицах и в подземке — не отыщу ли я в мимолетных лицах одно знакомое, не обрету ли ответ.
Во время путешествий мне иногда начинает казаться, что есть что-то необыкновенное в промелькнувшем прохожем, в повороте головы, выражении глаз — приковывающее и странное. Мне хочется заговорить, вовлечь незнакомца в беседу, но мой инстинкт будто предостерегает меня. Минутное промедление — и человек исчезает навсегда. Такое случается в поезде, в толпе на оживленной улице, и на миг я сознаю, что столкнулся с чем-то большим, чем с обыкновенной человеческой красотой и изяществом. Тогда мне хочется протянуть руку и быстро, но мягко спросить: «Вы были среди тех, кого я видел на Монте Верите?» Но время уходит, они пропадают, и я остаюсь один с моей неподтвержденной теорией.
По мере того, как я старею — мне почти уже семьдесят — память моя становится короче, и история Монте Вериты представляется туманной и все более невероятной. И пока память не изменила мне совершенно, я ощущаю потребность все записать. Быть может, среди читателей найдется такой же любитель гор, каким когда-то был я, и даст свое объяснение этим событиям.
Одно только предостережение. В Европе много гор и множество из них могут носить название Монте Верита. Такие вершины есть в Швейцарии, во Франции, в Испании, в Италии, в Тироле. Я не хочу говорить, где расположена моя. Сегодня, после двух мировых войн, ни одна вершина не кажется недостижимой. Забраться можно на любую. И не так уж это опасно, если помнить об осторожности. Моя Монте Верита никогда не была отгорожена от мира особой высотой, снегом или ледником. Даже поздней осенью любой уверенный в себе человек с твердой походкой может достигнуть по тропинке вершины. Не обычные опасности гонят его вниз, а благоговение и страх.
Я не сомневаюсь, что теперь моя Монте Верита нанесена на карты вместе с остальными. Быть может, рядом с вершиной уже расположен лагерь отдыха или даже отель на восточных склонах, а туристы поднимаются к двойному пику по канатной дороге. И все же я надеюсь, что не произошло полного осквернения этого места, что в полнолуние гора по-прежнему взирает на небо нетронутой и неизменной; что зимой, когда подъем на вершину становится невозможным из-за снега и льда, сильного ветра и проносящихся облаков, скала Монте Вериты и ее двойной пик, обращенный к солнцу, глядят на ослепший мир в молчании и с состраданием.
Мальчиками мы росли вместе, Виктор и я. Мы вместе учились в Мальборо[1] и в один год поступили в Кембридж.[2] Тогда мы были близкими друзьями, и если не виделись так долго после окончания университета, то только потому, что оказались в разных мирах: по службе мне часто приходилось бывать за рубежом, а Виктор был занят управлением своего имения в графстве Шропшир.
Когда мы вновь встретились, то возобновили наши дружеские отношения, как будто никогда не расставались.
Работа затягивала меня, так же, как и его. Но все же у нас было довольно свободного времени и средств, чтобы предаваться любимому занятию — скалолазанию. Современные альпинисты с их
