погрузился в тяжелые думы.
В конце коридора тюремщик запер дверь так же тщательно, как дверь тюрьмы Каноля, и, прислушиваясь к неясному шуму, вылетавшему из нижнего этажа, сказал:
– Поскорее, государь мой, поскорее!
– Я готов, – отвечал Ковиньяк довольно величественно.
– Не кричите так громко, а идите скорее, – сказал тюремщик и начал спускаться по лестнице, которая вела в подземелье тюрьмы.
«Ого, не хотят ли задушить меня между двумя стенами или забросить в тайник? – подумал Ковиньяк. – Мне сказывали, что иногда от казненных выставляют только руки и ноги: так сделал Цезарь Боржиа с доном Рамиро д’Орко... Тюремщик здесь один, у него ключи за поясом. Ключами можно отпереть какую-нибудь дверь. Он мал, я высок, он тщедушен, я силен, он идет впереди, я иду позади. Очень легко удавить его, если захочется. Надобно ли?»
И Ковиньяк, ответив себе, что надобно, протягивал длинные костлявые руки для исполнения своего намерения, как вдруг тюремщик повернулся в ужасе и спросил:
– Вы ничего не слышите?
– Решительно, – продолжал Ковиньяк, разговаривая сам с собою, – во всем этом есть что-то неясное. И все эти предосторожности, если они не успокаивают меня, должны очень меня беспокоить.
И потом вдруг остановился.
– Послушайте! Куда вы меня ведете?
– Разве не видите! – отвечал тюремщик. – В подвал!
– Боже мой, неужели меня похоронят живого?
Тюремщик пожал плечами, прошел по множеству коридоров и, дойдя до низенькой отсыревшей двери, отпер ее.
За нею слышался странный шум.
– Река! – вскричал Ковиньяк в испуге, увидав быстрые и черные воды.
– Да, река. Умеете вы плавать?
– Умею... нет... немножко... Но черт возьми, зачем вы спрашиваете меня об этом?
– Если вы не умеете плавать, так нам придется ждать лодку, которая стоит вон там. Значит, мы потеряем четверть часа, да притом могут слышать, когда я подам сигнал, и, пожалуй, поймают нас.
– Поймают нас! – вскричал Ковиньяк. – Стало быть, мы бежим?
– Да, разумеется, мы бежим!
– Куда?
– Куда вздумаем.
– Стало быть, я свободен?
– Как воздух.
– Ах, Боже мой! – вскричал Ковиньяк.
И, не прибавив ни слова к этому красноречивому восклицанию, не оглядываясь, не справляясь, следует ли за ним его проводник, он бросился в воду и быстро нырнул, как рыба, которую преследуют. Тюремщик последовал его примеру, и оба они несколько минут боролись с течением реки и наконец увидели лодку.
Тюремщик свистнул три раза, гребцы, услышав условленный свист, поспешили к ним навстречу, взяли их в лодку и, не сказав ни одного слова, принялись усердно грести и через пять минут перевезли их на противоположный берег.
– Уф! – прошептал Ковиньяк, не сказавший еще ни слова с той минуты, как бросился в воду. – Я, стало, быть, спасен. Добрый, незабвенный мой тюремщик, Господь Бог наградит вас!
– Да я уже довольно награжден, – отвечал тюремщик, – я получил уже сорок тысяч франков. Они помогут мне ждать небесного награждения терпеливо.
– Сорок тысяч франков! – вскричал Ковиньяк в изумлении. – Какой черт мог для меня истратить сорок тысяч франков?
Часть IV
Аббатство Пейсак
I
Скажем пару слов в объяснение всего происходящего, а затем будем продолжать рассказ.
Притом же пора вернуться к Наноне де Лартиг, которая, увидев последние судороги Ришона, вскрикнула и упала в обморок.
Однако же, как мы уже видели, Нанона была женщина не слабая. Несмотря на свое нежное тело и на свои маленькие ручки и ножки, она перенесла продолжительные страдания, вынесла много трудов, преодолела много опасностей. Душа ее вместе и любящая и сильная, умела покоряться обстоятельствам и поднималась выше прежнего каждый раз, как рок давал ей пощаду.
Герцог д’Эпернон, знавший ее или, лучше сказать, воображавший, что знает ее, удивился, увидав, что она так сильно поражена при виде физической боли – она, которая во время пожара дворца его в Ажане едва не сгорела живая, не испустив ни одного крика, чтобы не доставить удовольствия врагам своим, которые приготовили огненную казнь фаворитке ненавистного губернатора, она, которая во время этого пожара, не поморщившись, видела, как убили двух ее служанок вместо нее!..
Нанона пролежала без чувств почти два часа. Обморок кончился страшным нервическим припадком, в продолжение которого она не могла говорить и только кричала. Даже сама королева, посылавшая к ней нескольких гонцов, удостоила посетить ее лично, а кардинал Мазарини, только что приехавший, захотел сесть у ее постели и приготовлять ей лекарство: это была его слабость.
Нанона пришла в себя поздно ночью. Несколько времени старалась она собрать мысли. Наконец, схватившись обеими руками за голову, она закричала в отчаянии:
– Я погибла! Они убили его!
По счастью, слова эти были так странны, что присутствовавшие могли почесть их бредом. Они так и сделали.
Однако же эти слова не были забыты, и когда утром герцог д’Эпернон вернулся из экспедиции, которая удаляла его из Либурна, то узнал разом и про обморок Наноны, и про слова, которые она сказала, когда пришла в себя. Герцог знал ее пылкую душу, он понял, что тут есть что-то поболее бреда. Поэтому он поспешил к Наноне, воспользовался первою минутою, когда они остались одни, и сказал:
– Милая Нанона, я знаю, сколько вы страдали от смерти Ришона. Неосторожные! Они повесили его перед вашими окошками.
– Да, – вскричала Нанона, – это гнусное злодейство!
– В другой раз будьте спокойны, – отвечал герцог. – Теперь я знаю, какое впечатление производят на вас казни, и прикажу вешать бунтовщиков на другой площади. Но про кого же говорили вы, утверждая, что погибаете с его смертью? Верно, не о Ришоне, потому что он для вас ровно ничего не значит, вы даже не знали его.
– Ах, это вы, герцог? – сказала Нанона, приподнимаясь и схватывая руку герцога.
– Да, это я, и очень радуюсь, что вы узнали меня. Это доказывает, что вам гораздо лучше. Но о ком говорили вы?
– О нем, герцог, о нем! – сказала Нанона несколько в бреду. – Вы убили его! О несчастный!
– Милая Нанона, вы пугаете меня! Что значат ваши слова?
– Говорю, что вы убили его. Разве вы не понимаете?
– Нет, милая Нанона, я не убивал его, – отвечал герцог, стараясь подделаться под ее бред и заставить ее говорить, – как мог я убить его, когда его не знаю?
– Да разве вы не знаете, что он в плену, что он капитан, что он комендант, что он совершенно равен бедному Ришону и что жители Бордо выместят на нем за убийство Ришона? Как ни прикрывайтесь судом, герцог, а смерть Ришона все-таки убийство.
Герцог, пораженный ее словами и молниею ее глаз, побледнел и отступил.
– Правда! Правда! – закричал он, ударив себя по лбу. – Бедный Каноль! Я совсем забыл о нем.
– Бедный брат мой? Несчастный брат! – вскричала Нанона, радуясь, что может наконец высказать душу, называя любовника своего тем именем, под которым герцог д’Эпернон знал его.
