угрызениями совести. Другая, может быть, придумала бы вам какую-нибудь достойную награду...
При этих словах Клара стыдливо и со вздохом опустила глаза.
– Вот все, что вы хотели сказать мне? – спросил Каноль.
– Вот, – отвечала виконтесса, снимая портрет с груди и подавая Канолю, – вот мой портрет. Когда с вами приключится новая неприятность по этому несчастному делу, взгляните на этот портрет и подумайте, что вы страдаете за ту, которую он изображает, что за каждое ваше страдание платят вам сожалениями.
– Только?
– Еще уважением.
– Только?
– Воспоминанием.
– Ах, виконтесса, еще одно слово! – вскричал Каноль. – Что стоит вам вполне осчастливить меня?
Клара бросилась к барону, подала ему руку и хотела сказать: «Любовью!»
Но двери растворились, и подставной начальник телохранителей явился в дверях в сопровождении неизбежного Помпея.
– В Жоне я докончу, – сказала виконтесса.
– Фразу или мысль?
– И то, и другое: первая вполне выражает вторую.
– Ваше высочество, – сказал подставной начальник телохранителей, – лошади готовы.
– Удивляйтесь же! – сказала Клара потихоньку Канолю. Барон улыбнулся с состраданием к самому себе.
– Куда же вы едете? – спросил он.
– Я уезжаю.
– Но ваше высочество изволили забыть, что мне приказано не оставлять вас ни на минуту?
– Ваше поручение кончено.
– Что это значит?
– Это значит, что я не принцесса Конде, но только виконтесса де Канб, ее старшая придворная дама. Принцесса уехала вчера вечером, и я теперь отправляюсь к ее высочеству.
Каноль оставался неподвижен, ему, очевидно, не хотелось продолжать играть эту комедию при партере, состоявшем из лакеев.
Виконтесса де Канб, желая придать ему бодрости, обратила на него самый нежный взгляд. Он внушил барону несколько отваги.
– Так меня обманули, – сказал он. – Где же его высочество герцог Энгиенский?
– Я приказала маленькому Пьерро опять идти в огород, – сказал грубый голос дамы, показавшейся в дверях.
Это говорила вдовствующая принцесса. Она стояла на пороге, ее поддерживали две дамы.
– Воротитесь в Париж, в Мант, в Сен-Жермен, одним словом, воротитесь ко двору, потому что обязанности ваши здесь кончились. Скажите королю, что те, кого преследуют, обыкновенно прибегают к хитрости, которая уничтожает силу. Однако же вы можете остаться в Шантильи, если хотите, и присматривать за мной. Но я не уехала и не уеду из замка, потому что не имею намерения бежать. Прощайте, господин барон!
Каноль покраснел от стыда, едва имел силы поклониться, и, взглянув на Клару, прошептал:
– Ах, виконтесса!
Она поняла его взгляд и восклицание.
– Позвольте мне, ваше высочество, – сказала она вдовствующей принцессе, – заменить теперь отсутствующую дочь вашу. Я хочу именем уехавших знаменитых владельцев замка Шантильи благодарить барона Каноля за уважение, которое он показал нам, и за деликатность, с которою исполнил возложенное на него поручение, – поручение весьма трудное. Смею надеяться, что ваше высочество согласны со мною и изволите присоединить вашу благодарность к моей.
Вдовствующая принцесса, тронутая этими словами, догадалась, может быть, в чем заключается тайна, и сказала ласковым голосом:
– Забываю все, что вы сделали против нас, милостивый государь, благодарю за все, что вы сделали для моего семейства.
Каноль стал на колени, и принцесса подала ему руку, которую так часто целовал Генрих IV.
Этим кончилось прощание. Канолю оставалось только уехать, как уезжала виконтесса де Канб.
Он тотчас же пошел в свою комнату и написал Мазарини самую отчаянную депешу. Это письмо должно было избавить его от первого гнева министра. Потом, не без опасения быть оскорбленным, прошел он между рядами служителей замка на крыльцо, перед которым стояла его лошадь.
В ту минуту, как он садился, повелительный голос произнес следующие слова:
– Отдайте почтение посланному короля!
При этих словах все присутствующие сняли шляпы. Каноль поклонился перед окном, в которое смотрела принцесса, пришпорил лошадь и, гордо подняв голову, поскакал.
Касторин, потеряв место, предложенное ему Помпеем во время его ложного владычества в замке Шантильи, покорно ехал за своим господином.
V
Пора уже нам вернуться к одному из главнейших наших действующих лиц, который на добром коне скачет по большой дороге из Парижа в Бордо с пятью товарищами. Глаза их блестят при каждом звоне мешка с золотом, которое лейтенант Фергюзон везет на своем седле. Эта музыка веселит и радует путешественников, как звук барабанов и военных инструментов ободряет солдата во время трудных переходов.
– Все равно, все равно, – говорил один из товарищей, – десять тысяч ливров – славная штука!
– То есть, – прибавил Фергюзон, – это была бы бесподобная штука, если бы не была в долгу. Но она должна поставить целую роту принцессе Конде. Nimium satis est, как говорили древние, что значит почти: тут и многого мало. Но вот беда, мой милый Барраба, у нас нет даже этого
– Как дорого стоит казаться честным человеком! – сказал вдруг Ковиньяк. – Все деньги королевского сборщика податей пошли на упряжь, на платье и на шитье! Мы блестим, как вельможи, и простираем роскошь даже до того, что у нас есть кошельки, правда, в них ровно ничего нет. О, наружность!
– Говорите за нас, капитан, а не за себя, – возразил Барраба, – у вас есть кошелек и при нем кое-что, десять тысяч ливров!
– Друг мой, – сказал Ковиньяк, – ты, верно, не слыхал или дурно понял то, что сейчас сказал Фергюзон об обязанностях наших в отношении к принцессе Конде? Я не принадлежу к числу тех людей, которые обещают одно, а делают совсем другое. Лене отсчитал мне десять тысяч ливров с тем, чтобы я набрал ему целую роту, я наберу ее, или черт возьмет меня! Но он должен заплатить мне еще сорок тысяч в тот день, как я представлю ему рекрутов. Тогда, если он не заплатит мне этих сорока тысяч ливров, мы увидим...
– На десять тысяч! – закричали четыре голоса иронически, потому что из всего отряда один Фергюзон, веривший в изумительную изобретательность капитана, был убежден, что Ковиньяк достигнет предположенной цели. – На десять тысяч вы соберете целую роту!
– Да, – сказал Ковиньяк, – если бы даже пришлось прибавить что-нибудь...
– А кто же прибавит что-нибудь?
– Уж, верно, не я, – сказал Фергюзон.
– Так кто же? – спросил Барраба.
– Кто? Первый, кто нам встретится! Вот, кстати, я вижу человека там, на дороге. Вы сейчас увидите...
– Понимаю, – сказал Фергюзон.
– Только-то? – спросил Ковиньяк.
– И удивляюсь.
– Да, – сказал один из всадников, подъезжая к Ковиньяку, – да, я очень хорошо понимаю, что вы непременно хотите исполнить ваше обещание, капитан. Однако же мы верно проиграем, если будем
