слишком честны. Теперь имеют в нас нужду, но если завтра мы наберем роту, то ее отдадут доверенным офицерам, а нас поблагодарят, нас, которые трудились и вербовали.
– Ты глуп, как пробка, друг мой Карротель, и это я говорю тебе не в первый раз, – отвечал Ковиньяк. – Твое нелепое теперешнее рассуждение лишает тебя этого звания, которое я назначал тебе в этой роте. Ведь очевидно, что мы будем первые шесть офицеров в этой армии. Я назначил бы тебя прямо подпоручиком, Карротель, но теперь ты будешь только сержантом. По милости этого глупца и рассуждения, которое ты сейчас слышал, Барраба, ты, ничего не говоривший, будешь подпоручиком, до тех пор, пока не повесят Фергюзона. Тогда я произведу тебя в поручики по праву старшинства. Но смотрите, не терять из виду моего первого солдата, вон он там!
– Вы знаете, кто он? – спросил Фергюзон.
– Нет.
– Он, должно быть, горожанин, потому что на нем черный плащ.
– Так ли?
– Посмотрите сами, ветер поднимает его.
– Если на нем черный плащ, так он, верно, богатый горожанин. Тем лучше: мы вербуем людей на службу принцев, и надобно, чтобы рота наша состояла из людей порядочных. Если бы мы трудились для скряги Мазарини, так все бы годилось, но для принцев – другое дело! Фергюзон, у меня есть предчувствие, что у меня будет удивительная рота.
Весь отряд пустился рысью догонять прохожего, который спокойно держался середины дороги.
Когда почтенный горожанин, ехавший на добром лошаке, увидал скачущих красивых всадников, он почтительно отъехал к боку дороги и поклонился Ковиньяку.
– Он учтив, – сказал Ковиньяк, – это уже очень хорошо. Но не умеет кланяться по-военному. Впрочем, мы его выучим.
Ковиньяк отвечал на его поклон поклоном, подъехал к нему и спросил:
– Милостивый государь, скажите нам, любите ли вы короля?
– Разумеется! – отвечал путешественник.
– Бесподобно! – вскричал Ковиньяк в восторге. – А любите ли вы королеву?
– Чрезвычайно уважаю ее.
– Чудо! А кардинала Мазарини?
– Кардинал Мазарини великий человек, и я всегда удивляюсь ему!
– Бесподобно! В таком случае, – продолжал Ковиньяк, – мы имели счастие встретить человека, совершенно преданного королю?
– Разумеется.
– И готового показать усердие?
– Во всякое время.
– Какая счастливая встреча! Только на больших дорогах случаются такие встречи!
– Что хотите вы сказать? – спросил путешественник, поглядывая с беспокойством на Ковиньяка.
– Я хочу сказать, сударь, что надобно ехать за нами.
Путешественник подскочил на седле от неожиданности, удивления и страха:
– Ехать за вами? Куда?
– Да я и сам не знаю. Туда, куда мы поедем.
– Милостивый государь, я езжу только с людьми знакомыми и известными мне.
– Это совершенно справедливо и очень благоразумно, и потому я скажу вам, кто я.
Путешественник показал рукою, что знает, кто они, но Ковиньяк продолжал, как бы не заметив его телодвижения:
– Я Ролан де Ковиньяк, капитан несуществующей еще роты, это правда, но уже достойно представляемой здесь моим поручиком Луи Габриелем Фергюзоном, подпоручиком Жоржем-Гильомом Баррабой, сержантом моим Зефирином Карротелем и этими двумя господами, из которых один у меня ефрейтором, а другой квартирмейстером. Теперь вы знаете нас, милостивый государь, – прибавил Ковиньяк с приятною улыбкою, – и смею надеяться, верно, не чувствуете антипатии к нам.
– Но, милостивый государь, я уж служил королю в городской милиции и очень аккуратно уплачиваю подати, налоги, пошлины и прочее, – отвечал озадаченный путешественник.
– Поэтому-то, – возразил Ковиньяк, – я приглашаю вас на службу не к королю, а к принцам. Вы видите здесь представителя их.
– На службу принцев, врагов короля! – вскричал горожанин, еще более удивленный. – Так зачем же спрашивали вы меня, люблю ли я короля?
– Потому что я не посмел бы беспокоить вас, если бы вы не любили короля, порицали королеву, ругали Мазарини. В таком случае я считал бы вас за брата...
– Но, позвольте, милостивый государь, ведь я не невольник, не пленный!
– Точно так, сударь, но вы солдат, то есть очень легко можете выбраться в капитаны, как я, или в маршалы Франции, как Тюрен.
– Милостивый государь, мне часто приходилось судиться.
– Тем хуже, сударь, тем хуже. Привычка тягаться – самая дурная из всех привычек. У меня никогда не было тяжб, может быть, потому, что я учился и готовился в адвокаты.
– Но тягаясь, я изучил законы Франции.
– А это дело нелегкое. Вы знаете, что между Юстиниановыми пандектами и последним парламентским решением, постановившим по случаю смерти маршала д’Анкра, что иностранец никогда не может быть министром во Франции, существуют восемнадцать тысяч семьсот семьдесят законов, не считая королевских приказаний. Но, впрочем, бывают люди с удивительною памятью, Пико де ла Мирандола говорил на двенадцати языках, когда ему было только восемнадцать лет. А какую пользу извлекли вы из знания законов, милостивый государь?
– Какую? А ту, что на большой дороге не забирают людей без особенного дозволения.
– Оно есть у меня. Посмотрите!
– От принцессы?
– От ее высочества.
И Ковиньяк почтительно поднял шляпу.
– Стало быть, во Франции два короля? – вскричал несчастный путешественник.
– Точно так, сударь. Вот почему я имел честь просить вас предпочесть моего и почитаю обязанностью пригласить вас на его службу.
– Милостивый государь, я принесу жалобу парламенту!
– Парламент – третий король, это правда, и вам, вероятно, придется служить и ему. Наша политика чрезвычайно обширна. Извольте идти, сударь!
– Но я не могу идти с вами, милостивый государь, меня ждут по делам.
– Где?
– В Орлеане.
– Кто ждет?
– Мой прокурор.
– Зачем?
– По денежному делу.
– Первое дело – служба Франции!
– Но разве нельзя обойтись без меня?
– Мы надеялись на вас! Неужели вы измените нам? Но если, как вы изволите говорить, вы отправляетесь в Орлеан по денежному делу...
– Да, точно.
– В какую сумму дело?
– В четыре тысячи ливров.
– Которые вам следует получать?
– Нет, заплатить.
– Вашему прокурору?
