нибудь».
Через два дня виконтесса де Канб приехала к принцессе Конде.
XI
Виконтесса по инстинкту часто думала, какие беды может породить ненависть такого человека, как Ларошфуко. Но, видя себя молодою, хорошенькою, богатою, в милости, она не думала, чтобы эта ненависть могла когда-нибудь иметь пагубное влияние на ее жизнь.
Однако же, когда Клара убедилась, что он занимается ею и знает даже о ней так много, то решилась предупредить принцессу.
– Ваше величество, – сказала она в ответ на похвалы, расточаемые принцессой, – не хвалите моей ловкости в этом случае: некоторые люди уверяют, что офицер, нами обманутый, очень хорошо знал, где настоящая и где фальшивая принцесса Конде.
Но это предположение отнимало у принцессы всю хитрость, которую она приписывала себе за устройство всего этого дела, и потому она не хотела даже и верить ему.
– Да, да, милая Клара, – отвечала она, – понимаю: теперь, видя, что мы обманули его, наш офицер хочет уверить, что он покровительствовал нам. По несчастью, он принялся за это слишком поздно, напрасно ждал, пока попадет в немилость у королевы. Кстати, вы сказали, кажется, мне, что видели герцога де Ларошфуко на дороге?
– Видела.
– Что же нового?
– Он едет в Тюрен на совещание с герцогом Бульонским.
– Да, между ними борьба, я это знаю, оба они отказываются от звания главнокомандующего, а в душе только об этом и думают. Действительно, когда мы будем мириться, то чем опаснее был человек, тем дороже заплатят ему за мир. Но маркиза Турвиль дала мне мысль, как примирить их.
– О, – сказала виконтесса, улыбнувшись при имени маркизы, – так вы изволили помириться с вашей неизменной советницей?
– Что же делать? Она приехала к нам в Монрон и привезла связку бумаг с такою важностью, что мы едва не умерли со смеху, я и Лене. «Хотя, ваше высочество, – сказала она мне, – вовсе не обращаете внимания на эти размышления, плоды бессонных ночей, полных труда, однако же я приношу и мою дань...»
– Да это целая речь...
– Да.
– Что же вы отвечали?
– Вместо меня отвечал Лене. «Маркиза, – сказал он, – мы никогда не сомневались в вашем усердии и еще менее в ваших познаниях. Они так нужны нам, что мы, принцесса и я, ежедневно жалели о них...» Одним словом, он сказал ей столько комплиментов, что соблазнил ее, и она отдала ему свой план.
– Что в нем?
– По ее мнению, надобно назначить генералиссимусом не герцога Бульонского, не герцога де Ларошфуко, а маршала Тюрена.
– Ну что же, – сказала Клара, – мне кажется, что на этот раз маркиза советовала очень удачно. Что вы скажете, Лене?
– Скажу, что вы правы, виконтесса, и приносите в наш совет хороший голос, – отвечал Лене, который в эту минуту явился со связкою бумаг и держал их так же важно, как могла бы держать маркиза Турвиль. – По несчастию, Тюрен не может приехать из северной армии, а по нашему плану он должен идти на Париж, когда Мазарини и королева пойдут на Бордо.
– Заметьте, виконтесса, что у Лене вечно встречаются какие-нибудь препятствия. Зато у нас генералиссимусом не герцог Бульонский, не Ларошфуко, не Тюрен, а Лене! Что такое у вас? Не прокламация ли?
– Точно так.
– Прокламация маркизы де Турвиль, не так ли?
– Совершенно она, только с некоторыми изменениями в слоге. Канцелярский слог, изволите знать...
– Хорошо, хорошо, – сказала принцесса с улыбкой, – что хлопотать о словах? Только бы смысл был тот же, вот все, что нам нужно.
– Смысл не изменен.
– А где подпишет герцог Бульонский?
– В одну строчку с Ларошфуко.
– Но где подпишет герцог Ларошфуко?
– Он подпишет под герцогом Энгиенским.
– Сын мой не должен подписывать такого акта! Подумайте, ведь он ребенок!
– Я обо всем подумал, ваше высочество! Когда король умирает, ему тотчас наследует дофин, хотя бы ему было не более одного дня... Почему же в семействе принцев Конде не поступать так, как делается в королевском семействе?
– Но что скажет герцог Бульонский? Что скажет Ларошфуко?
– Последний уже возражал и уехал. Первый узнает дело, когда оно будет сделано, и скажет, что ему будет угодно, нам все равно!
– Так вот причина той холодности, которую герцог выказал вам, Клара?
– Пусть его будет холоден, он разогреется при первых залпах, которые направит на нас маршал Мельере. Эти господа хотят воевать, так пусть воюют!
– Будем осторожны, Лене, – сказала принцесса, – не должно слишком сердить их, у нас никого нет, кроме них.
– А у них ничего нет, кроме вашего имени. Пусть попробуют сражаться за себя, мы увидим, долго ли они могут продержаться!
Маркиза де Турвиль вошла, и радостное выражение ее лица изменилось в беспокойство, которое еще более усилилось от последних слов Лене.
Она живо подошла и сказала:
– План, который я имела честь предложить вашему высочеству, верно, не понравился господину Лене?
– Напротив того, маркиза, – отвечал Лене, почтительно кланяясь, – и я почти сохранил вашу редакцию. Только одно изменено: прокламация будет подписана не герцогом Бульонским и не Ларошфуко, а герцогом Энгиенским. Эти господа подпишут свои имена после его высочества.
– Вы компрометируете молодого принца!
– Да как же иначе, если мы за него сражаемся?
– Но жители Бордо любят герцога Бульонского, душою преданы герцогу де Ларошфуко и вовсе не знают его высочества герцога Энгиенского.
– Вы ошибаетесь, – сказал Лене, вынимая, по обыкновению, бумагу из кармана, который всегда удивлял принцессу своею вместимостью, – вот письмо президента из Бордо, он просит меня, чтобы прокламации были подписаны юным принцем.
– Ах, что заботиться о мнении парламентов, Лене! – воскликнула принцесса. – Не стоило освобождаться от власти королевы и Мазарини, если надобно подпасть под влияние парламента!
– Вашему высочеству угодно въехать в Бордо? – спросил Лене решительно.
– Разумеется.
– Ну, так это решительное их условие: они хотят сражаться только за принца.
Маркиза закусила губы.
Принцесса продолжала:
– Так вы заставили нас бежать из Шантильи, заставили нас проехать полтораста лье, и для чего? Чтобы принять оскорбление от жителей Бордо!
– То, что вы изволите принимать за оскорбление, есть почесть. Что может быть лестнее для принцессы Конде, как знать, что ее принимают, а не других...
– Так жители Бордо не примут двух герцогов?
– Они примут только ваше высочество.
