желаю стеснять вас — ведь вы были так добры ко мне. Поэтому позвольте мне уйти. Недалеко от моста, по которому мы шли, я заметил под деревьями скамьи. Уверяю вас, я прекрасно высплюсь на одной из них.
— Да, и караул арестует вас как бродягу, — отпарировал Жак.
— А он и есть бродяга, — убирая со стола, вполголоса ввернула Тереза.
— Пойдемте, молодой человек, пойдемте, — проговорил Жак. — Насколько я помню, там наверху есть отличный соломенный тюфяк. Все-таки это лучше, чем скамейка, уж коль вы готовы довольствоваться ею…
— Ах, сударь, да я ни на чем, кроме соломенных тюфяков, и не сплю, — отозвался Жильбер и присовокупил к этой истине маленькую ложь: — На шерстяных мне слишком жарко.
Жак улыбнулся:
— Да, на соломе и впрямь прохладней. Берите со стола подсвечник и ступайте за мной.
Тереза даже не взглянула на Жака, но вздохнула: ее опять победили.
Жильбер степенно поднялся и пошел следом за своим покровителем.
В прихожей Жильбер увидел лохань с водой.
— Скажите, сударь, вода в Париже дорога? — поинтересовался он.
— Нет, друг мой, но, будь она даже дорога, вода и хлеб — две вещи, в которых нельзя отказывать человеку, если он в них нуждается.
— А в Таверне вода ничего не стоит, и там роскошью бедняка почитается чистота.
— Прошу вас, друг мой, умойтесь, — предложил Жак, указывая Жильберу на большой фаянсовый кувшин.
Идя впереди молодого человека, он только удивился, как в этом мальчишке твердость, присущая людям из народа, сочетается с задатками аристократизма.
45. МАНСАРДА Г-НА ЖАКА
Лестница, узкая и крутая внизу, где Жильбер споткнулся о первую ступеньку, после четвертого этажа, где была квартира Жака, стала еще уже и круче. Не без труда старик и его подопечный добрались до чердака. На сей раз права оказалась Тереза: это был самый настоящий чердак, разделенный перегородками на четыре каморки, три из которых были пусты.
Справедливости ради нужно сказать, что все они, включая и ту, что предназначалась для Жильбера, были непригодны для жилья.
Покатая крыша дома образовывала с полом чердака острый угол. Посредине в ней было прорезано слуховое окно, забранное скверною рамой без стекол; через него на чердак проникали свет и воздух, когда задували зимние ветры.
По счастью, дело шло к лету, однако, несмотря на приближение теплых дней, свеча, которую держал Жак, когда они вошли в каморку, едва не погасла.
Расхваленный Жаком тюфяк и в самом деле лежал на полу и первым делом бросался в глаза, поскольку был основным предметом меблировки. Там и тут среди груд обгрызенных крысами книг возвышались кипы старой, пожелтевшей по краям бумаги, на которой было что-то напечатано.
На двух натянутых поперек чердака веревках, первая из которых чуть было не задушила Жильбера, плясали на ночном ветру бумажные, мешки с сухими бобами в стручках и душистыми травами, а также постельное и столовое белье вперемешку с поношенной женской одеждой.
— Здесь не очень-то красиво, — признал Жак, — однако сон и темнота уравнивают роскошный дворец и убогую лачугу. Спите, как спится в ваши лета, мой юный друг, и завтра утром ничто не помешает вам убедить себя, что вы ночевали в Лувре. Но будьте осторожны с огнем.
— Хорошо, сударь, — пообещал Жильбер, несколько огорошенный всем увиденным и услышанным.
Жак улыбнулся ему и вышел, но сразу же вернулся.
— Завтра мы побеседуем, — сказал он. — Надеюсь, работа вам не претит.
— Вы же знаете, сударь, что как раз напротив: работа — это единственное, чего я хочу.
— Вот и славно, — похвалил Жак и снова шагнул к двери.
— Разумеется, достойная работа, — добавил щепетильный Жильбер.
— Другой я не знаю, мой юный друг. Итак, до завтра.
— Спокойной ночи, сударь, и благодарю, — заключил Жильбер.
Жак вышел, закрыл за собою дверь, и Жильбер остался в своей конуре один.
Испытав сперва восторг, потом изумление от своего прибытия в Париж, молодой человек теперь усомнился, Париж ли это, раз тут встречаются подобные комнаты?
Тут ему пришло в голову, что г-н Жак, в сущности, подал ему милостыню, но, поскольку Жильбер помнил, как подавали милостыню в Таверне, он не особенно удивился, более того, удивление тут же уступило место благодарности.
Со свечой в руке Жильбер обошел свою конуру, соблюдая сугубую, как рекомендовал Жак, осторожность и не обращая внимания на развешенные одеяния Терезы, из которых ему не захотелось воспользоваться даже старым платьем, чтобы укрыться им вместо одеяла.
Наконец он остановился у бумажных кип, которые крайне его заинтересовали.
Все пачки был перевязаны, и трогать их он не стал.
Вытянув шею и оглядываясь вокруг, Жильбер стал осторожно пробираться между мешками с бобами.
Мешки были сделаны из листов очень белой бумаги, скрепленной булавками; на бумаге было что-то напечатано.
Неловко повернувшись, Жильбер задел головой за веревку, и один из мешков упал.
Побледнев и перепугавшись, как будто он взломал замок денежного сундука, Жильбер поспешно принялся собирать с пола рассыпавшиеся бобы и класть их назад в мешок.
Занимаясь этим, Жильбер машинально бросил взгляд на бумагу и так же машинально прочел несколько слов; они возбудили в нем интерес. Он оставил бобы, сел на тюфяк и принялся читать; напечатанное настолько соответствовало его мыслям, а главное, его характеру, что, казалось, было написано не только для него, но попросту им самим. Вот что он прочитал:
«К тому же швейки, горничные, мелкие торговки меня нисколько не прельщали, мне надобны были барышни из благородных; у всякого своя причуда, у меня же была именно эта. В этом предмете я расхожусь с Горацием. И влечет меня к ним вовсе не тщеславие, не их титулы и положение в обществе, а свежий цвет лица, точеные руки, изысканные украшения, утонченность и щеголеватость, манера держаться и изъясняться, изящные, хорошо сшитые платья, крохотные туфельки, ленты, кружева, прекрасно уложенные волосы. Я предпочту даже не особенно красивую — лишь бы все это было у нее. Я и сам нахожу сие пристрастие довольно нелепым, но сердце мое наперекор воле влечется к ним».
Жильбер вздрогнул, на лбу у него выступила испарина: невозможно было лучше выразить его мысли, пристрастия, вкусы. Вот только Андреа не была «не особенно красивой». Все это было у нее, и она была очень красива. Жильбер стал жадно читать дальше.
После приведенных нами строк шел рассказ об очаровательном приключении молодого человека и двух девушек: там была и прогулка верхом, сопровождавшаяся теми прелестными возгласами, что делают женщин еще обворожительней, поскольку выдают их слабость, и путешествие на крупе лошади позади одной из девушек, и ночное возвращение, еще более чарующее и упоительное.
Любопытство Жильбера возрастало; он развернул мешок и с бьющимся сердцем прочитал все, что было на нем напечатано, затем, посмотрев номер страницы, начал искать продолжение. Страницы шли не по порядку, однако ему удалось найти семь или восемь мешков, на которых рассказ продолжался. Жильбер выдернул из них булавки, высыпал бобы, положил листы по номерам и продолжал чтение.
На сей раз это была другая история. На новых страницах повествовалось о любви бедного, безвестного юноши к знатной даме. Она снизошла до него или, вернее, он возвысился до нее, и дама
