же меня так же, как воспринимали ее. Берегитесь, отец мой! Задумайтесь, о мой король!
Людовик XV скрестил руки и уронил голову на грудь.
— Дочь моя, вы говорите со мной крайне сурово, — сказал он. — Выходит, все эти несчастья, в которых вы меня упрекаете, дело моих рук?
— Упаси меня Бог даже допустить подобную мысль! Это несчастья времени, в которое мы живем. Вы, как все мы, вовлечены в них. Прислушайтесь, государь, как в театрах, в партере, аплодируют малейшему завуалированному выпаду против королевской власти; поглядите, как веселые компании с шумом спускаются по малым лестницам с антресолей вечерами, когда парадная мраморная лестница темна и пустынна. Государь, развлечения народа и придворных не имеют ничего общего с нашими, они веселятся без нас, а верней, стоит нам появиться там, где они развлекаются, веселье гаснет.
— Увы, — с очаровательной печалью продолжала принцесса, — красавцы юноши, прелестные молодые дамы, любите друг друга, пойте, ищите забвения, будьте счастливы! Здесь я стесняла вас, а там буду служить вам. Здесь вы прервали радостный смех из боязни вызвать мое неудовольствие; там я от всей души буду молиться, да, буду молиться за короля, за своих сестер, за своих племянников, за всех вас, кого люблю со всем пылом сердца, которое до сих пор не обременено никакой страстью.
— Дочь моя, — промолвил король, хмуро помолчав, — умоляю вас, не покидайте меня хотя бы сейчас. Вы разобьете мне сердце.
Луиза Французская схватила руку отца и, с любовью глядя ему в лицо, отвечала:
— Нет, отец, нет, ни часа больше я не проведу в этом дворце. Для меня пришла пора молитв. Я чувствую в себе силы искупить слезами все наслаждения, к которым так жадно стремитесь вы, ибо вы еще так молоды, мой добрый отец, умеющий прощать.
— Останься с нами, Луиза, останься с нами, — повторял король, сжимая дочь в объятиях.
Принцесса покачала головой.
— «Царство мое не от мира сего»[75], — грустно проговорила принцесса, высвобождаясь из родительских объятий. Прощайте, отец. Сегодня я высказала все, что уже более десяти лет гнетет мне сердце. Я задыхалась от этого бремени. Прощайте. Прощайте, я рада. Видите: я улыбаюсь. Сегодня наконец я чувствую себя счастливой. И ни о чем не сожалею.
— Даже обо мне, дочь моя?
— Я сожалела бы, если бы мне больше не пришлось вас видеть. Но ведь вы же иногда будете приезжать в Сен-Дени, вы же не забудете меня.
— О, никогда, ни за что!
— Не позволяйте себе расчувствоваться, государь. Не надо давать повода думать, будто прощание было тяжелым. Мои сестры пока еще ничего не знают, по крайней мере я так думаю. Об этом известно только моим дамам. Я уже неделю как собираюсь, и мне хочется, чтобы шум по поводу моего ухода в монастырь поднялся только после того, как за мной закроются тяжелые ворота Сен-Дени. Их скрип не даст мне услышать толки придворных.
Король прочитал по глазам дочери, что она приняла бесповоротное решение. Впрочем, он тоже предпочел бы, чтобы она уехала без шума. Но если принцесса Луиза опасалась слез и рыданий по поводу ее решения, король куда больше боялся за свои нервы.
К тому же он собирался в Марли, а слишком сильные душевные страдания в Версале обязательно привели бы к отсрочке поездки.
И еще он подумал, что теперь после какой-нибудь разнузданной оргии, равно постыдной и для короля, и для отца, он уже больше не увидит этого строгого и опечаленного лица, воспринимавшегося им как укор той праздной и беззаботной жизни, которую он вел.
— Что ж, дитя мое, пусть будет так, как ты хочешь, — согласился он. — Прими только благословение отца, который был счастлив с тобой.
— Позвольте мне, государь, лишь поцеловать вашу руку и мысленно произнесите бесценное для меня благословение.
Все осведомленные о решении Луизы чувствовали, что присутствуют при великом и торжественном зрелище; с каждым шагом, который делала принцесса, она приближалась к своим предкам, и они из глубины золотых рам, казалось, благодарили ее за то, что она при жизни встретится с ними, лежащими в своих гробницах[76].
Когда она дошла до дверей, король поклонился ей и, не произнеся ни слова, пошел в другую сторону.
Придворные, как и положено по этикету, последовали за ними.
28. ТРЯПКА, КИСЛЯТИНА И ВОРОНА
Король направился в гардеробную, где перед охотой или прогулкой он обыкновенно проводил несколько минут, отдавая распоряжения на предмет того, какого рода служба потребуется ему на остаток дня.
В конце галереи он кивнул придворным и сделал рукой знак, что желает остаться один.
Придворные удалились, а Людовик XV продолжил путь по коридору, в который выходили апартаменты его дочерей. Подойдя к двери, завешенной гобеленом, он на миг остановился и покачал головой.
— Была одна достойная дочь, да и та только что покинула меня, — пробормотал он сквозь зубы.
И тут же получил ответ на это столь нелестное для оставшихся высказывание. Чья-то рука отвела гобелен, и трио злых голосов приветствовало его такими словами:
— Благодарю вас, отец!
Людовик XV оказался лицом к лицу с тремя своими дочерьми.
— А, это ты, Тряпка, — обратился он к старшей из них, то есть к принцессе Аделаиде. — Что ж, тем хуже. Злись, не злись, но, клянусь Богом, я сказал правду.
— Ничего нового, государь, вы нам не сообщили, — заметила принцесса Виктория. — Мы и без того знаем, что вы предпочитаете Луизу.
— Ей-богу, Кислятина, ты изрекла великую истину!
— А по какой, интересно, причине вы предпочитаете нам Луизу? — обиженно спросила принцесса София.
— Да потому, что Луиза не доставляет мне неприятностей, — отвечал Людовик XV с простодушием и чистосердечием эгоиста, законченный тип какового он и являл собой.
— О, будьте спокойны, отец, она еще доставит вам неприятности, — заверила София, причем с такой язвительностью в голосе, что мгновенно приковала к себе все внимание короля.
— А откуда тебе это известно, Ворона? — поинтересовался он. — Неужели Луиза перед отъездом откровенничала с тобой? Я был бы этим крайне удивлен: она ведь еле выносит тебя.
— В таком случае можете поверить: я отвечаю ей тем же, — парировала София.
— Прекрасно, — произнес Людовик XV. — Ненавидьте друг друга, вредите друг другу, рвите друг друга в клочья — мне все равно, это ваше дело, лишь бы вы не беспокоили меня, требуя установить порядок в вашем царстве амазонок. Тем не менее мне хотелось бы знать, какие такие неприятности должна доставить мне бедняжка Луиза.
— Бедняжка Луиза! — фыркнули одновременно принцессы Аделаида и Виктория, кривя, каждая на свой манер, губы.
— Какие неприятности? Ну что ж, скажу.
Людовик XV уселся в высокое кресло у самой двери, обеспечив себе тем самым возможность быстрого отступления.
— Луизу, — продолжала София, — потихонечку мучит бес, тот самый, что овладел шельской настоятельницей[77], и потому она удаляется в монастырь, чтобы заниматься там опытами.
— Только прошу вас, без двусмысленных намеков на добродетель вашей сестры, — прервал Людовик XV. — Ее никогда и никто не ставил под сомнение, хотя говорят о Луизе много. И не вам быть тут
