скажи мне о том, кто тебе нравится.
— Но вы прекрасно знаете того, кого я люблю, отец.
— Неважно, назови мне еще раз его имя.
— Это господин Кристиан.
— Я в этом не сомневался, — пробормотал Ретиф и склонил голову на грудь.
Несчастный романист, в самом деле, оказался в большом затруднении, не зная, как сделать так, чтобы едва зародившийся роман дочери пошел по тому пути, на который Ретиф желал его направить.
Он снова попал в то положение, в каком оказался на набережной, когда молодой человек упал на землю, то есть когда никак не мог решить, рассказать или нет Инженю о том несчастье, что случилось с ее возлюбленным.
Дурное чувство взяло верх, как почти всегда бывает у мужчины, когда он задумывается: Ретиф, подобно всем отцам, слегка ревновал дочь; он обходился с ней как с героиней, созданной собственным воображением; он не хотел, чтобы его дочь, которой он дал имя Инженю, перестала быть воплощением простодушия, ибо это разрушило бы его драматические литературные комбинации и испортило бы тот образец, над которым он каждый день работал, создавая своим пером этакие головки Грёза.
Он предпочел ни о чем не говорить. Признаться, что Кристиан ранен, означало усилить интерес, а следовательно, и любовь, что питала к юноше Инженю; наоборот, оставить Инженю в неведении означало заронить в ее сердце сомнения.
— Увы, господин Кристиан… — начал он.
— В чем дело? — спросила девушка с той осторожной сухостью, которая предвещала в будущем, лет через пятнадцать, тридцатилетнюю жену, непоколебимо преданную добродетели. — Что вы имеете против господина Кристиана?
— То, что он лжец, — продолжал Ретиф.
— Он?
— То, что этот мужчина, подобно всем прочим, стремится соблазнить тебя.
— Почему вы так говорите?
— Потому, что господин Кристиан уверял тебя, будто он рабочий, не правда ли?
— Да.
— Никакой он не рабочий.
— Я это знаю.
— Как!? Ты знаешь?
— Да, это легко понять.
— И ты поняла?
— Сразу же… И что из этого следует?
Эти с такой горечью сказанные слова задели Ретифа.
— Как что следует? — спросил он.
— Конечно, что из этого следует? — с той же твердостью повторила Инженю.
— Следует то, — ответил романист, — что мы подумаем, сможет ли мадемуазель Инженю Ретиф де ла Бретон, отказывающая в любви принцу, принять любовь негодяя-пажа.
— Пажа! — воскликнула Инженю с оттенком испуга в голосе, что не ускользнуло от Ретифа.
— Пажа принца, только и всего! — повторил Ретиф, удачно усиливая то впечатление, что ему удалось произвести на дочь; это было заметно по бледности Инженю, ведь о господах пажах на всем пространстве французского королевства шла дурная слава.
Если бы Инженю стояла, она, конечно, упала бы; но девушка сидела и, потупив голову, лишь повторила:
— Паж!
— Паж господина графа д'Артуа, — прибавил Ретиф, — то есть слуга развратника!
Потом, словно испугавшись вырвавшихся у него слов, он понизил голос и произнес:
— Ведь мы можем утверждать это со всей искренностью, с той благородной искренностью, что свойственна неподкупному сердцу и свободному человеку.
Он говорил так тихо, что дочь, к которой он обращался, едва его слышала.
— Ведь мы вправе утверждать, что господин граф д'Артуа — отъявленный развратник, обольститель девушек, повеса, которому было предназначено продолжать подвиги времен Регентства!
— Пусть так, — прервала отца Инженю, несколько пришедшая в себя, — но что общего с ним у господина Кристиана?
— Что у него общего с графом? Но, по-моему, ты знаешь пословицу: «Каков господин, таков и слуга». Надеюсь, мы с тобой не будем представлять себе, будто господин Кристиан — образец добродетели!
— Почему же нет? — еле слышно прошептала Инженю.
— Это невозможно, ибо в таком случае он не служил бы у его королевского высочества.
— Ох, отец, не преувеличиваете ли вы? — воскликнула девушка.
— И кстати, я подумал, — неожиданно вскричал Ретиф с решительностью, которую он черпал в своей победе, — не приходил ли к тебе этот подлец с той же целью, что и другой?
— Кто другой, отец?
— Ну этот Оже… Несомненно, черт возьми, ясно, как день! Господин Кристиан — тайный посланец того же принца; таково развитие этой интриги. Граф д'Артуа посылает к тебе своего пажа; так как пажу помешали, граф подослал Оже.
Слово «помешали» Ретиф произнес с очень странной, такой радостной интонацией, что Инженю живо встрепенулась.
У нее зародилось смутное подозрение, но не насчет несчастья, случившегося с Кристианом, а насчет некоей преграды, воздвигнутой отцом между ней и юношей.
— Почему помешали? — спросила она. — Что вы хотите сказать?
Ретиф, поняв совершенную им оплошность, покраснел.
— Ну, конечно, — возразил он. — Разве я не помешал ему, когда доказал, что он не рабочий?
— Это правда, — согласилась Инженю. — Но каким образом вы узнали, что он паж?
— Очень просто, черт побери!
— А все-таки?
— Пойдя за ним.
— Вы пошли за ним?
— Ты же сама видела.
— Значит, он вам сказал, что служит пажом графа д'Артуа?
— Этого он мне не говорил, — ответил Ретиф, не посмевший лгать до конца.
— Но как же вы тогда это узнали?
— Я видел, как он вошел в Конюшни; я пропустил его вперед, а когда он прошел во двор, спросил у швейцара: «Кто этот молодой человек?» Он ответил мне: «Паж при конюшнях его светлости графа д'Артуа, а живет здесь же».
— О, так значит, он квартирует в конюшнях графа д'Артуа? — переспросила Инженю.
— Да, — неосторожно подтвердил Ретиф.
Девушка снова потупила головку, однако на этот раз под тяжестью необычной мысли, зародившейся в ее мозгу. Ретиф все понял; он испугался, что наговорил лишнего.
— Пустяки, — заметил он, ничем не выдавая своего волнения, — в этом ты можешь быть спокойна, со всем этим покончено!
— С чем покончено?
— Просто он больше не вернется.
— Но кто больше не вернется?
— Господин Кристиан, черт возьми!
— Неужели господин Кристиан больше не вернется? — со страхом спросила Инженю.
— Нет.
— Почему?
— Потому, что он взбешен своей неудачей. Соблазнитель никогда не прощает себе поражения.
