— Нет, не боялись бы, если бы вы задумались над тем, что Бог дал силу как добрым, так и злым, и даже гораздо больше первым, чем вторым, поскольку добрые могут применять свои силы с одобрения всех людей.
— Ах, мне все равно, — пробормотала Инженю. — Это же был мужчина!
— И страшный мужчина!
— Ведь вы его видели?
— Да, отталкивающее лицо…
— … внушающее ужас.
— Я с вами не согласна. Приплюснутый нос, кривой рот, выпученные глаза, мокрые губы — все это меня не пугало, а только внушало мне отвращение, было противно — и только.
— О, как странно! — прошептала Инженю, восхищенно глядя на свою героическую защитницу.
— Понимаете, в моей душе живет чувство, что ведет меня по жизни, — сказала та, воздев, словно пророчица, руку. — Этот человек, который ужасает вас, меня толкает на сопротивление: мне доставило бы удовольствие бросить вызов этому негодяю; я заметила, как он под моим взглядом опустил свои совиные глаза… Я убила бы его с радостью. Этот человек, — так мне подсказывает чувство, — конечно же, злой человек.
— Он нашел вас очень красивой, ведь он несколько мгновений с восхищением смотрел на вас.
— Для меня это лишнее оскорбление!
— Путь так! Но без вас я умерла бы от страха.
— Это ваша вина!
— Моя?
— Да.
— Объясните, пожалуйста.
— Сколько времени он вас преследовал?
— Не знаю! Минут, наверное, десять.
— И за эти десять минут…
— Я пробежала добрых полульё.
— Но когда вы заметили, что этот мужчина вас преследует, почему вы сразу не позвали на помощь, если испугались?
— О! Я не смела… шуметь!
— Вы, парижанки, всего боитесь!
— Поймите меня, — возразила Инженю, несколько уязвленная этим столь резким суждением о парижанках, — не каждая женщина обладает вашей силой, ведь мне только шестнадцать лет.
— А мне недавно исполнилось восемнадцать, — с улыбкой ответила пассажирка кареты. — Как видите, разница не столь большая.
— Да, вы правы, — согласилась Инженю, — и вам тоже должно быть страшно, как и мне.
— Я ни за что этого себе не позволю! Именно слабость женщин придает смелости таким мужчинам, как этот. Когда он пошел за вами, надо было смело обернуться, сказать ему прямо в лицо, что вы запрещаете ему преследовать вас, и пригрозить, что позовете на помощь первого доброго человека, который пойдет мимо.
— Поверьте, мадемуазель, чтобы сказать и сделать все это, необходимо иметь больше сил, чем у меня.
— Ладно, вы уже избавились от этого человека; не возражаете, чтобы я попросила кого-нибудь проводить вас?
— О нет, благодарю вас.
— Но что скажут ваши родители, милая мадемуазель, увидев, как вы возвращаетесь домой смертельно бледной и перепуганной.
— Мои родители?
— Да. Надеюсь, ваши родители живы?
— У меня есть отец.
— Вы счастливица!.. Он будет волноваться, видя, что вы задерживаетесь?
— Не думаю.
— Он знает, что вы ушли из дома?
Инженю, очарованная незнакомкой, на этот раз не осмелилась солгать и, потупив глаза, ответила:
— Нет.
Но это признание она сделала таким кротким, умоляющим, так хорошо соответствующим роли маленькой девочки, которую Инженю разыгрывала, тоном, что провинциалка поняла ее шаловливый намек.
Правда, в поведении незнакомки проявилось нечто, чего, наверное, нельзя было ожидать от ее твердого характера: она покраснела так же сильно, как и Инженю.
— Ах! Теперь мне все ясно! — воскликнула она. — Вы провинились, и за это вы наказаны. Надо не делать дурного, милая мадемуазель, и тогда мы становимся гораздо сильнее! Бьюсь об заклад, что вы вели бы себя смелее, если бы прогуливались по городу с согласия вашего отца вместо того, чтобы украдкой пробираться по улицам.
И она залилась краской.
При этом замечании, сделанном, тем не менее, поистине материнским тоном, глаза Инженю наполнились слезами.
— Ах, вы совершенно правы! — воскликнула она. — Я поступила дурно, и вот наказание. Но надеюсь, вы не подумаете, что я действительно в чем-то виновата, — прибавила она, глядя на незнакомку глазами, в которых сияла невинность.
— Помилуйте! Я не требую от вас признаний, мадемуазель, — сказала провинциалка, отступая назад с испуганной стыдливостью.
Инженю великолепно ее поняла и, взяв за руку свою защитницу, продолжала:
— Послушайте, мне следует вам сказать, что я собиралась делать в городе сегодня вечером. Один мой знакомый (Инженю опустила глаза), человек, которого я люблю, отсутствует уже девять дней; он не дает мне о себе знать и не приходит. Недавно в городе были волнения, много стреляли, и я боюсь, что он убит или, по меньшей мере, ранен. Незнакомка молчала.
— О, как велик Бог! — воскликнула Инженю. — Как Бог добр, что послал мне вас!
Целомудренным, ясным взглядом незнакомка смотрела на очаровательное, залитое слезами личико девушки, казалось о чем-то ее умолявшей.
Глаза дочери Ретифа излучали такую кроткую добродетель, такую скромную прелесть, что было бы просто невозможно в чем-либо ее упрекать.
Незнакомка с улыбкой взяла руку Инженю, нежно ее пожала и с невыразимым обаянием призналась:
— О, мне очень приятно, что я оказала вам услугу!
— Еще раз благодарю вас и прощайте, — сказала Инженю, — ведь именно этих слов я ждала, чтобы попрощаться с вами.
— Подождите немного, — возразила пассажирка кареты, в свой черед удерживая Инженю. — Я попрошу хозяйку, чтобы она растолковала вам дорогу.
Это тотчас и было сделано.
— Ах, какая жалость! — воскликнула незнакомка, когда хозяйка закончила свои объяснения. — Похоже, ваш дом далеко и вам предстоит неблизкий путь.
— О, путь меня не беспокоит: я побегу так же быстро, как бежала сюда. Потом Инженю, оробев, замолчала и, медленно подняв голову, спросила:
— Вы разрешите мне поцеловать вас, мадемуазель?
— Вот как! Неужели вы хотите того же, чего добивался от вас тот гнусный мужчина? — сказала, смеясь, путешественница. — Хорошо! Поцелуйте же меня, мне это будет приятно.
Девушки пылко расцеловались; их невинные сердца ощущали биение друг друга.
— А теперь, — шепнула Инженю на ушко своей новой подруге, — скажите мне еще кое-что, окажите
