история с братом, опиумом и опять все с тем же братом и с деньгами. Все повторяется снова и снова… этому нет конца.
Общий взрыв смеха.
— И в письмо, — продолжает Чанх, — вложено еще пятьсот пиастров для матери. Отец просит ее никому об этом не рассказывать. Потому что его собственный сын ничего про это не знает. И отец не хочет, чтобы его сын узнал про все эти деньги.
Девочка, улыбаясь, спрашивает Чанха:
— Откуда ты все это знаешь?
— Знаю и все. Люди, они любят поговорить. А у меня хорошая память… Я помню все, что касается вас… и Пьера… и даже отца китайца. Он попытался рассказать мне историю своей семьи, о том, как они бежали из Китая, я заснул, а он все говорил и говорил.
Все смеются вместе с Чанхом.
Потом мать перестает слушать. Теперь все будут говорить тише. Прошлое навевает на мать тоску.
Девочка идет во двор. Прислоняется к стене. Чанх присоединяется к ней. Они обнимаются, и впервые он целует девочку в губы, и говорит, что тоже любит Пауло. Девочка говорит, что знает об этом.
— Чанх! — окликает она его и спрашивает, поедет ли он в Сиам или куда-нибудь еще: в Европу, во Францию, в Париж. Ради меня, говорит она.
— Конечно. Ради тебя. Когда вы уедете, я вернусь в Прей-Ноп, а потом уеду в Сиам.
— Я так и думала. Пауло ты тоже об этом сказал?
— Нет. Я сказал об этом только китайцу и тебе. И больше никому.
— А почему китайцу?…
Девочка пугается. Она спрашивает Чанха, не собирается ли он разыскивать родителей и вообще, правду ли он говорит. Чанх отвечает, что он и не думал о родителях с тех самых пор, как они с ней разговаривали об этом, он думал лишь о младших братьях и сестрах, но найти детей в сиамском лесу просто невозможно. Исключено.
Девочка снова задает свой вопрос:
— А почему ты разговаривал об этом с китайцем?
— Чтобы увидеться с ним, когда ты уедешь. Чтобы подружиться с ним. Чтобы говорить с ним о тебе, о Пауло, о нашей матери, — Он улыбается. — Чтобы оплакать вместе любовь к тебе.
«Ситроен» едет по дороге. За рулем Чанх. Девочка рядом с ним. Он везет ее в Сайгон. Они должны заехать на квартиру к китайцу, прежде чем отправиться в «Льотей». Девочке страшно. Она говорит об этом Чанху. Чанх говорит, что он тоже боится за китайца.
Шолон.
Автомобиль на месте, и шофер тоже. Шофер подходит к девочке, улыбается ей. Говорит, что его хозяин пошел играть в маджонг и сейчас вернется. Еще шофер говорит, что квартира открыта. Что хозяин просил его открыть ее на случай, если она приедет раньше его.
Чанх поехал обратно в Садек.
Девочка заходит в комнату. Смотрит по сторонам. Может для того, чтобы получше все запомнить. Потом она раздевается, принимает душ, ложится на кровать, на его место у стены, туда, где еще сохранился китайский чайно-медовый аромат. Целует то место, где обычно лежит его тело. Засыпает.
Китаец появляется на рассвете.
Раздевается. Ложится рядом с ней. Смотрит на нее. Потом говорит с нежностью:
— Ты кажешься такой маленькой в кровати.
Она не отвечает.
С закрытыми глазами она спрашивает:
— Ты видел ее?
Он отвечает утвердительно.
— Она, наверно, красивая, — говорит девочка.
— Пока не знаю. Но, наверно, красивая. Она высокая, крепкая, совсем не такая, как ты. (Пауза). Она, видно, знает про нас.
— Откуда?
— Возможно, от садекских служанок, ты сама мне рассказывала: они молоденькие, как ты, им по пятнадцать-шестнадцать, и они очень любопытные. Где бы что не случилось, в каком доме, в каком поселке, они про все прознают…
— А как ты это понял?..
— Просто почувствовал. По всему. Не знаю.
Девочка говорит, что на самом деле именно в начале совместной жизни такие вещи имеют особое значение.
Китаец, поколебавшись, отвечает:
— Конечно, ты права. Но я не говорил с ней.
— Так всегда происходит в Китае?
— Всегда. Испокон веков.
— Нам это совсем непонятно… совсем…
— Да. А нам понятно. Мы как раз не понимаем, как это вы не понимаете. — Китаец молчит, потом продолжает. — Даже если мы совсем друг о друге ничего не знаем, можно ведь поговорить. Да и просто по тому, как люди молчат, смотрят друг на друга, многое становится ясно.
— Она уехала обратно в Маньчжурию?
— Нет, в Маньчжурию она больше не вернется. Она живет в Садеке, у моей тети. Завтра приедут ее родители, чтобы приготовить эту самую «комнату для новобрачных».
— Понятно.
Девочка растянулась в кресле. Китаец курит опиум. Ему опять все как бы стало безразличным.
Она говорит, что больше не слышно ни американского блюза, ни вальса, который играл на пианино молодой человек. Китаец отвечает, что, возможно, этот молодой человек переехал.
Потом китаец просит девочку подойти к нему.
Она подходит, ложится на кровать и, как он хочет, прижимается к нему всем телом, приникает губами к его губам. Они остаются в такой позе.
— Ты так накурился, — говорит она.
— Теперь я только это и делаю. Других желаний у меня нет. И любви нет. Это страшно, в это невозможно поверить.
— Как будто мы с тобой и вовсе незнакомы.
— Да. Как будто ты умерла тысячу лет назад.
Молчание. Потом она спрашивает:
— А на какой день назначена ваша свадьба?
— Вы успеете уехать во Францию. Отец узнавал. Вы все трое — среди отъезжающих в ту неделю, что перед моей свадьбой.
— Он решил ускорить вашу свадьбу.
— Если бы он назначил эту свадьбу на то время, пока ты еще здесь, я бы ни за что не согласился.
Девочка спрашивает, рассказал ли ему отец про то, сколько денег украл ее брат и про все сложности с матерью.
Он говорит, что нет, и его это не интересует. Что для его отца это ничего не значит, совершенно ничего… о таких ничтожных суммах не стоит и говорить.
Она говорит, что, может быть, когда-нибудь они увидятся снова. Позднее. Через много лет. Один раз, а может, и не один. Он спрашивает, зачем им снова встречаться.
