– Он же оттуда родом, из Крыжополя. Поехал на похороны матери, пусть будет земля ей пухом, встретился с другом детства, помог его сыну, вытащил в Москву, протекцию устроил. Этот Сева у нас дома полгода жил, пока ему квартиру не дали. Зато потом моего папу свалил, перешагнул через него и даже руки не протянул, чтобы подняться.
– Что он такое ему сделал? – раздраженно поинтересовалась Пульхерия. – Вы все какие-то общие слова говорите и ничего конкретного.
– Я и сама толком не знаю. Папа скрытный был очень. У нас дома не принято было о делах говорить. Я лишь видела, как он переживает, за сердце держится. Только фамилию Вольского услышит, как с лица менялся и просил маму сердечных капель ему накапать. Помню, мама в день смерти папы сказала, что это Вольский его погубил. Она так же говорила мне, что он жестокий, безжалостный, злой и бессердечный человек и что ему нельзя верить. Мама говорила, что папа ему делал только добро и за это поплатился. Короче, не знаю я ничего больше. – Клавдия Ивановна сокрушенно махнула рукой, замолчала и, словно выпустив пар, успокоилась. Всю оставшуюся дорогу она не проронила ни слова.
Как ни торопилась Пульхерия, однако все же приехала позже милиции. На обратном пути она пыталась дозвониться Марине, но та к телефону не подходила. Пуля догадывалась, в каком виде застанет подругу, и опасения, к сожалению, оказались ненапрасными. Марина рыдала, как маленькая девочка, и от нее нельзя было добиться ни одного слова.
– Игорь Петрович, я же вас предупреждала, что она ничего не знает, – укоризненно посмотрела Пульхерия на Штыкина.
– Я был с ней мягок и разговаривал словно со своей дочерью, – оправдывался следователь, – но вы же понимаете, что какие-то формальности мы должны были все же соблюсти.
– Вы наверняка разговаривали с ней, как со своей дочерью, совершившей убийство, а она ни в чем не виновата.
– Следствие разберется, кто в чем виноват…
– Да ну вас! Горбатого могила исправит, – Пульхерия махнула рукой и стала вытирать Марине слезы. – Мариша, не плачь, пожалуйста, извини за банальность, но слезами горю не поможешь, – попыталась она успокоить подругу.
Неожиданно слезы у Марины высохли, она побледнела, с ужасом в глазах резко оттолкнула от себя Пульхерию и дрожащими губами прошептала:
– Так ты все знала? Когда ты уезжала, ты уже знала, что она мертва?
– А ты хотела, чтобы твои родители тоже об этом узнали? – разозлилась Пульхерия и с горечью добавила: – Я думала, что ты меня поймешь, не знала, что ты такой дурой окажешься. Думаешь, мне легко было делать вид, что ничего не произошло? Думаешь, я каменная? – Губы у нее задрожали, и на глаза навернулись слезы. – Я не Раскольников, мне старушку-процентщицу всегда было жалко.
Подруги обнялись и зарыдали в голос. Штыкин смотрел на них с недоумением и не знал, что делать. Немного поплакав, Пульхерия простонала:
– Ну чего вы стоите, как столб? Принесите воды. Или хотите, чтобы мы здесь до утра рыдали? – Когда же он вышел, спросила у Марины: – Они здесь давно?
– Нет, минут двадцать…
– Надо же! В Америке полиция минут через пять пожаловала бы, а у нас через два часа явились.
Штыкин услышал ее слова и обиженно сказал, протягивая стакан с водой:
– Мы же не «скорая помощь».
– «Скорая помощь» появилась бы через час, – жестко парировала она. – Вы место преступления осмотрели?
– Эксперты только начали работу. У меня к вам встречный вопрос: что за человек вас сопровождает? – Он кивнул головой в сторону Егора, молчаливой громадой высившегося неподалеку.
– Мой личный телохранитель. Приставлен ко мне Вольским. Если бы старушка не храпела, у вас было бы два трупа. – Неожиданно в ее кармане ожил телефон. Пульхерия достала его и в ужасе уставилась на экран. И все вдруг разом встало на свои места. – Ну конечно же вот в чем дело, – пробормотала она, – бабка храпела, лампочка перегорела…
Вскочив со стула, Пульхерия подошла к окну. Ворота были широко распахнуты. Любопытные зеваки, как и в прошлый раз, когда убили Вячеслава Вольского, стояли напротив и с интересом наблюдали за происходящим.
– Пульхерия Афанасьевна, вы что-то вспомнили? – спросил Штыкин.
– Вы нашли Романа Мякишева?
– Романа?
– Ну я же просила вас отыскать и допросить его.
– Нашли. Его сегодня должен был допрашивать Василий Карлович. Я хотел присутствовать при допросе, но пришлось приехать сюда.
– Поехали, – Пульхерия решительно направилась к выходу, – еще один небольшой штрих…
– Куда вы собрались? Мы же не закончили…
– Пуляша, я здесь одна не останусь, – Марина вновь собралась плакать.
– Мариша, ничего не бойся. С тобой останется Егор, – Пуля поманила здоровяка пальцем и обратилась к нему: – Я теперь под надежной охраной и в твоих услугах больше не нуждаюсь, останешься здесь, чтобы Марине было одной не страшно, пока криминалисты здесь все осматривают.
– Я здесь не останусь. Мне было велено охранять только вас, – заупрямился здоровяк.
– Ну и катись тогда отсюда к чертовой бабушке! – со злостью выкрикнула Пульхерия. – Тем более что все это уже не имеет никакого значения. Я знаю, кто убийца…
Глава двадцать третья
Мало обладать выдающимися качествами, надо еще уметь ими пользоваться.
Когда Пульхерия открыла дверцу машины, собираясь сесть за руль, Штыкин мягко, но решительно взял у нее из рук ключи:
– Вы позволите?
Она молча уступила ему место за рулем и села рядом. Водителем он оказался превосходным: спокойным, невозмутимым. С ним было надежно.
– Игорь Петрович, вы ведь Всеволода Вениаминовича Вольского знаете давно, как вы с ним познакомились?
– Благодаря его стараниям я сменил место службы и из ГАИ перешел в прокуратуру.
– Крутой вираж, ничего не скажешь.
– Это он на вираже въехал в грузовик. В той аварии погибла его жена. Я усомнился в том, что за рулем был его шофер, и высказал предположение, что он сам вел машину, но шофер и его сын меня не поддержали. Вернее, сын промолчал, а шофер клятвенно уверял всех, что за рулем был именно он. Я попробовал надавить, в итоге выдавили меня. Из Москвы пришлось уехать. Я, конечно, не пропал, но семью потерял. Жена сказала, что лучше она будет последней в Москве, чем первой в той дыре. Взяла дочь и вернулась к своим родителям.
– А вы?
– А я остался. Кто знает, может, было бы лучше бросить к черту эту работу в милиции – сохранил бы семью. Но гордость не позволила мне пойти у жены на поводу. А теперь я вижусь с дочкой раз в месяц, чаще работа не позволяет, и жалуюсь вам на мою судьбу.
– Жалуетесь? – улыбнулась Пульхерия. – Что-то я не заметила…
– Теперь можно мне вас спросить?
Пульхерия кивнула.
– Мне вы скажете, кто убийца? – Игорь Петрович спрятал лукавую улыбку в пшеничных усах, догадываясь, какой получит ответ.
– Птицу видно по полету, – громко рассмеялась она. – Решили, что усыпили мою бдительность, и тут же приступили к делу? А вот не скажу. Пока. Сначала мне надо поговорить с Мякишевым. Одно могу вам обещать точно: среди зрителей вы будете в первом ряду.
– Да я так, на всякий случай спросил, честно говоря, на иной ответ я и не рассчитывал. Кстати, Пульхерия Афанасьевна, забыл вам сказать: Кузьма Ребров сегодня утром скончался, так и не приходя в
