– Это мой объект, он сложный. А я – манипулятор. Не злодей, не расчленитель, не политтехнолог: мне от них ничего не надо, я хочу им добра. Я хочу, чтобы им было хорошо и они стали лучше, понимаешь?
Алена уселась за стол. Выжидательно уставилась на тарелку.
– Каждая композиция – это настроение, – продолжал Аспирин, воодушевленный. – Когда мы слушаем музыку, мы его подхватываем… или не подхватываем, если оно нам чужое. Вот я начинаю скармливать им композиции – и при этом обрабатываю.
– Людей?
– И людей, и музыку тоже. Ритм идет по возрастающей – значит, впрыск адреналина. И еще множество фишек и примочек, до утра не расскажешь, но главное – я подхватываю их настроение и плавно, по своей воле, перевожу в другое. От спокойного к экстазу, от экстаза – к эйфории, от эйфории – к нирване… Понимаешь? Я ди-джей. Я профессионально чую, в какое состояние погружает музыка.
Аспирин говорил, вареная морковка танцевала на тарелке, повинуясь его воле, печенье подпрыгивало, а на булку и зубочистки уже не хватало рук.
– Выходит, ты – профессиональный манипулятор?
– Я музыкант, – Аспирин, опомнившись, сунул булку обратно в хлебницу. – Всякий музыкант – немного манипулятор. Тебе ли не знать.
– Нет, – тихо сказала Алена. – Музыкант… особенно если он композитор. Он берет кусок себя, и кровавый кусок… со вкусом жизни, любовью и страхом смерти. И он консервирует… нет, не так, он переводит лучшие – или страшные – моменты своей жизни в другую… знаковую систему. Другой код. И посылает в пространство. Или записывает значками на бумаге. И ему при этом плевать, раскупают ли у бара спиртное, подрыгивают ли ноги у сидящих и вибрирует ли танцпол, – она двумя пальцами взяла вареную морковку и выбросила в мусорное ведро.
Аспирин сидел и не знал, что ей ответить. Ледяное спокойствие, ледяной взгляд, – она уже забыла, как рыдала у него на плече, забыла, как он вытащил ее из полнейшей задницы, как купил ей новую скрипку – уже третью, между прочим, как занимался психотерапией дни и ночи напролет…
– Ладно, – сказал он так равнодушно, как мог. – Я учту твое мнение о моей персоне.
Встал и вышел.
– Пособачился я со своим директором, – сказал Костя. – Прямо-таки разосрался. В долгах сижу, диск не могу распродать… Все говорят, круто. А доходит до дела – привет.
– Я ведь наемный работник, – осторожно сказал Аспирин. – Сам ничего не решаю.
– Леха, но ты ведь уважаемый человек. Может, поговорил бы с кем-то?
Аспирин пожал плечами:
– Ну, попробую… Только обещать ничего не могу, ты понимаешь.
– Ну, не обещай, – тоскливо сказал Костя. Вытащил диск с полуголой индианкой на обложке. Раскрыл, размашисто расписался на вкладыше, протянул Аспирину:
– На. Сколько кровищи он мне стоил… Никому нафиг не надо, выходит.
– Держись, – Аспирин повертел диск в руках, спрятать его было некуда.
Народ подтягивался. Была суббота, первая суббота после увольнения из клуба Фомы-соперника; Аспирин немного нервничал.
– Ну, я пошел.
– Удачи, – промямлил Костя.
Официантка поставила перед ним новую рюмку водки. Аспирин подумал: вот талантливый человек, жизнь посвятивший творчеству. И что с ним будет? Что его ждет?
Он поприветствовал чужую публику, как командир экипажа – пассажиров перед взлетом. Сразу понял, что легкого хлеба не будет. Разнокалиберные клерки, уставшие после рабочей недели, ждали простых попсовых развлечений, продвинутая молодежь – экстрима, публика посолиднее желала провести вечер красиво и стильно, и еще крутились под ногами подростки, перепутавшие «Куклабак» с кислотной дискотекой. Аспирин уселся за пульт, чувствуя себя почти Гагариным на взлете. Поехали!
Он купил их не сразу – но купил. Смог. От простого – к сложному; атмосфера вечера, повыламывавшись для порядка, подчинилась умелым рукам и чуткому уху. Толпы мигрировали – от стойки к танцполу, с танцпола за столики и оттуда снова на танцпол, ноги сидящих подергивались в такт, бармен работал, как маслобойка. Аспирин совсем успокоился и расслабился, когда в ди-джейскую будку ввалился потный толстяк в съехавшем на бок галстуке.
– А ну, поставь «Владимирский централ»!
Аспирин в этот момент сводил два непростых трека. Микс получался отличный, долгий, восемь квадратов; Аспирин перевел кроссвейдер, отключил отыгравший трек – и тогда только посмотрел на визитера.
– «Владимирский централ»! – со значением повторил толстяк. – Слышишь?
– Простите, но здесь не принимают заказов, – вежливо сказал Аспирин.
– Ах ты сука!
Рука с растопыренными пальцами метнулась к воротнику Аспирина. В ту же секунду за спиной заказчика появился один из парней Вискаса, мгновение – и будка была пуста, только висел в воздухе запах перегара.
– Прости, – сказал Вискас, появляясь ниоткуда, как призрак. – Не успели его взять на подходе.
– Ничего, – Аспирин машинально поправил воротник.
