колоссальным кляпом затыкая нам рты.
— Давай! — кричу я, ору что есть сил. — Гром! Бей! Не сдавайся! Держись! Играй!
Мой голос звучит едва-едва. Как будто из-под земли, из могилы. Вот тогда-то я вспоминаю слова Ярого: проклятые земли… Пропадают и звери, и люди…
— Гром! — тускло прорывается голос Головача. — К нам!
Вспышка. Одинокая молния бьет в громоотвод. Черный, покореженный, он глотает ее жадно и без остатка.
— Еще! Еще! Греми! Давай!
Каждое слово Головача звучит все тише. Под конец я вижу только, как он открывает рот, от напряжения вздулись жилы на лбу…
Ветер беззвучно поднимает пыль и щепки. Вокруг ходят смерчики — слишком маленькие, чтобы напугать даже курицу. Зато выше стен поднимается тишина — глухая, мертвая. Я еще чувствую, как вибрирует воздух, сотрясаемый барабанными деками, но с каждой секундой эта вибрация все слабее. Беззвучно ревут трембиты. Еще борется Держись, но его змеевик молчит. Пляшет Ясь, мастер из рода Медведя, движения у него замедленные и неуверенные, как у пьяного. Головач, вырвавшись вперед, вдруг начинает танцевать плавно и страшно: это танец волка, танец дикого зверя, танец-вызов…
Тучи замедляют движение. Ветер протекает у меня между пальцами. Еще есть шанс! Вот она, гроза! Совсем близко! Я еще могу дотянуться, столкнуть два фронта, выбить из этих туч хотя бы пару молний подряд! Я…
Мое сердце — я чувствую — бьется все медленнее. Темнеет в глазах. Тучи приостановились, будто раздумывают, что им делать дальше.
Бороться! Еще…
Но бесконечная тишина завода гасит не только звуки. Гибнут все ритмы: и ритм крови, и ритм мозга, и все ритмы живого существа. Обездвиженное, оно превращается в камень, в труп.
Я колочу по барабану, не слыша звука, я сама становлюсь барабаном, я у этих страшных стен — единственный источник живого ритма:
— Гром! Гром! К нам! К нам!
И в этот момент ворота, тяжелые ржавые ворота, отъезжают в сторону. Оттуда, изнутри, валит желтый дым. В глубине, полускрытые в его клубах, медленно двигаются не то люди, не то механизмы.
Головач что-то беззвучно кричит и бросается вперед. Желтый дым сразу же глотает его, и я уже не вижу, что там происходит, перед воротами…
Смотрю на небо. Тучи расходятся. Тучи предали меня! Стихии посмеялись надо мной! Никто не пришел на помощь!
Плотный туман рвется из ворот, как струи пара под давлением. Щупальца желтого дыма тянутся в разных направлениях, окружая и обволакивая мою ослабевшую, оглохшую, лишенную воли армию. Я ничего не слышу — будто постарела на сотни лет и оглохла от безнадежной дряхлости. В месиве туманных струй успеваю увидеть, как валится на землю Держись, как падает обессилевший Римус и остается лежать неподвижно, а над ним встает причудливой статуей сгусток желтого дыма…
Больше я ничего не вижу.
Темнота. И сердце остановилось.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Прихожу в себя от того, что большой ворон клюет меня в руку. Отшвыриваю проклятую птицу. Ворон отлетает, но недалеко. Тяжело вспрыгивает на камень.
Рука болит и кровоточит. Я поднимаюсь на колени.
Вороны! Наверное, они слетелись со всех окрестных гор. Некоторые кружат в ясном небе. Некоторые сидят на камнях и на темных грудах, разбросанных между камнями.
Я встаю. Небо синее. Солнце склоняется над горами. Но я плохо вижу — все как будто в дымке.
В десяти шагах лежит Держись, не переживший свою шестнадцатую весну. Ветер играет ворсом на его меховой безрукавке. Рядом, выбросив вперед натруженные руки, лежит Ясь, мастер из рода Медведя. Молодой Римус лежит ничком, и ворон сидит у него на затылке. А дальше, на груде каменных обломков, лежит еще кто-то, и на склоне горы, откуда мы все спустились, ходят вороны среди убитых…
С Завода никто не возвращается, так говорил Головач.
Головач?!
Спотыкаясь, иду от тела к телу. Заглядываю в лица. Узнаю. Сквозь молодые мертвые лица все яснее проглядывает Царь-мать, желтые искры на дне черных глаз, хриплый и гулкий голос: «Ты принесешь беду трем родам…»
Я принесла им беду. Я и только я виновна в их смерти. Царь-мать была права, а Головач ошибся.
Но среди мертвых нет Головача. У меня появляется надежда.
Отгоняю воронов, но они меня не боятся. Каркают. Слышу их голоса и осознаю, что глухота прошла. Мертвая тишина, погубившая мой отряд, отступила.
Тогда я подбираю с земли трембиту. Отмахиваюсь от проклятых птиц, будто палкой, потом с трудом поднимаю раструб к небу и, набрав полную грудь воздуха, играю.
Трембита разражается ревом. Вороны спрыгивают с тел и отбегают в сторону. Некоторые поднимаются на крыло. Похоронный плач разносится над горами. Если его услышит кто-то из трех родов, узнает, что случилось, и принесет весть в поселок…
Опускаю трембиту. Жду: может, отзовется кто-то живой? Никто не отзывается. Только в спину упирается тяжелый, сосущий взгляд.
Я резко оборачиваюсь.
Вот оно что. Двери Завода не закрылись до конца. Между железной створкой и бетонной стеной осталась щель. И она, эта черная щель, притягивает меня. Подзывает.
Подхожу поближе и понимаю, почему стена и створка не сошлись. Между ними лежит тело Головача. Зубы его по-волчьи оскалены. Борода — в запекшейся крови.
Сажусь рядом. Кладу руку на холодный лоб. Язык не поворачивается упрекнуть его. Сказать: ведь это ты внушил мне надежду. Ты видел развилку, два пути… Но будущее никогда не открывается целиком. И кто же виноват, что правдой оказалось видение Царь-матери?
Изнутри, из черной щели, веет теплым воздухом. Пахнет железом и разогретой изоляцией.
— Я останусь с вами, — говорю вслух. — Не могу теперь вернуться. Не могу смотреть им в глаза… Зачем я уцелела, скажи?!
Головач не отвечает. Я вспоминаю его слова: «…можно будет войти, Лана, и вонзить клинок в Сердце Завода. Что-то мне подсказывает, что оно мягкое, его можно проткнуть…»
Да он же держит для меня дверь!
Головач даже после смерти помогает мне и подсказывает дорогу. Ну конечно, вот для чего я осталась в живых. Вот для чего Головач умер, удерживая двери. Вот для чего погибла молодежь трех родов — лучшие, смелые, веселые…
Снимаю с пояса Головача его знаменитый широкий нож. Мысленно благодарю.
Оглядываюсь. Вороны опять слетелись, опять пируют. Мне бы похоронить погибших…
Но Головач держит дверь. И щель — теперь я это ясно вижу — становится меньше с каждой секундой.
Сжав зубы, молча попросив у ребят прощения, снова оборачиваюсь к Заводу. Из черного нутра веет теплом, и вдруг я понимаю, что не войду туда. Внутрь Завода. По своей воле — не войду.
Отступаю на несколько шагов. Опять оглядываюсь. Я должна похоронить их, потом вернуться в поселок и, глядя в глаза их матерям, сказать…
Нет!
Шагаю к воротам. Бережно, как могу, оттаскиваю от проема тело Головача. И, не давая себе времени на раздумья, протискиваюсь внутрь, в черноту.
Внутри не темно. Откуда-то пробивается красноватый свет. Оглядываюсь на дверь: она закрывается. Будто ворон взмахнул крылом: хлоп — и нету щели. Мои мертвые друзья, Головач — все остались снаружи.
Преодолевая страх, по-волчьи скалю зубы. Здесь, в этой душной полутьме, бьется Сердце Завода. Я должна найти его и проткнуть. Тогда их гибель будет не напрасной.
И, выставив перед собой нож, иду туда, откуда дует горячий ветер.
Ветер становится сильнее. Воздух очень сухой, начинают слезиться глаза. Все ощутимее подрагивает пол. Теперь я слышу — ощущаю всей кожей — вибрацию стен и потолка. Волосы шевелятся на голове: это первобытный страх перед сотрясением почвы.
Я считаю шаги. Успеваю досчитать до трехсот семидесяти двух и вижу впереди, в полутьме, источник ветра. Это вентилятор с лопастями в человеческий рост. Он работает, видно, вполсилы. В проемы между вращающимися лопастями пробиваются, как лоскуты, обрывки плотного желтого тумана. Ветер несет их мне навстречу, они тают, не успев долететь до моего лица.
Я отступаю. Потом подхожу ближе. За вентилятором — еще один коридор, до половины залитый желтым туманом.
Лопасти рубят воздух. Они не похожи на лопасти ветряков в городе — красивее, сложнее. И ритмичнее, потому что в городе ветер то налетает, то слабеет, а этот вентилятор крутится с постоянной скоростью.
Ритм простой. Нужно только уловить его. Раз, два, три, четыре…
В такие моменты важно не думать — только слушать ритм. Я сильно отталкиваюсь от бетонного пола и прыгаю. На мгновение оказываюсь частью общего колеса, еще одной лопастью. Ввинчиваюсь в крохотное пространство между двумя смертями, чувствую, как вентилятор отсекает прядь моих волос… Влетаю в туман. Падаю на пол — он больше не бетонный. Пол здесь — стальная решетка. Она впивается в мои ладони, больно бьет по коленям. Я
