Становится тихо. Ева молчит. Я молчу. Светлячки в банке понемногу затихают.
— Иди, — говорит контролер. — Забирай ее… И чтобы духу вашего здесь не было.
Я смотрю на него, не веря своим ушам.
— Иди! — повторяет он громче. — Считаю до пяти. Раз…
Я вскакиваю, будто меня ткнули шилом. Ева отстает только на одну секунду. Мы с ней сталкиваемся в дверях, прорываемся, плечом к плечу бежим по темному коридору… И вырываемся под небо. Справа — стена покинутой башни. Слева — ограда свалки.
— Четыре, — говорит контролер где-то там, позади, в пустой комнате.
Я слышала о такой забаве. Отпускают жертву, а потом догоняют — и убивают якобы при попытке к бегству. Такое полицейское развлечение.
Мы бежим. Проносимся через площадь. Вылетаем на улицу, ныряем в подворотню, пробегаем ее насквозь. Из-под ног шарахаются крысы. Нам слышится погоня за спиной — этот контролер бегает так, будто и не человек вовсе…
Начинают попадаться люди. Дворник вертит педали уборочной машины: из-под круглой щетки разлетаются фантики и упаковки от энерджи-дринка. Он смотрит на нас, как на бешеных, и тогда мы немного сбавляем темп.
При свидетелях контролер не станет нас убивать…
Или станет?
Мы наконец-то решаемся оглянуться.
Погони нет. Давно отзвучал счет «пять», но преследователь так и не появился.
Мы валимся на край тротуара. Садимся, пытаясь отдышаться. Подползает разносчик дринка и с ним — гусеничная тележка с бутербродами. Бездумно сую в прорезь тележки свою кредитную карточку — загорается возмущенный красный глаз. Я забыла: денег-то нет…
Зато дринк нам полагается бесплатно. Мы выпиваем по две банки.
— Как ты?
Ева с минуту молчит, будто прислушиваясь к собственным ощущениям.
— Странно… Голова кружится. Слюна горькая. Но вроде живая… Как ты думаешь, он врал?
Может, и врал. Я пожимаю плечами.
— Он нас отпустил? — осторожно спрашивает Ева.
— Да вроде.
— И гражданский код не записал?!
— Нет.
— Не бывает, — говорит Ева, подумав.
Я с трудом поднимаюсь — все мышцы ноют, все суставы болят.
— Слушай, подруга… Утро наступило. Мы живы. Чего еще? Пойдем поспим, а то ведь вечером на работу.
Я поднимаюсь и бреду по улице, верчу головой, пытаясь сориентироваться. Теперь-то нам рикша не светит, придется на своих двоих добираться…
Ева догоняет меня и кладет руку на плечо.
— Знаешь…
— Чего?
— Спасибо тебе, — говорит она еле слышно.
Проходит несколько дней. Каждый вечер, входя в сеть и проверяя, есть ли пакет, я трясусь, как мышь на барабане: будет у меня энергочас? Или… официальное сообщение о штрафе?!
Но ничего не происходит, и я понемногу перестаю дергаться. В конце концов, если бы контролер вздумал искать нас, уже нашел бы.
Чем больше я о нем думаю, тем больше замечаю странностей. Вот, например, он даже не спросил, как мы вышли на дилера, кто назвал нам адрес и пароль. Говорят, у контролеров есть специальные методы дознания — утаить от них что-то просто невозможно…
Однажды ночью, сразу после энергетического часа, я иду в магазин со светящимися рыбами. За прилавком вместо парня с птичьими глазами стоит хмурая некрасивая девушка.
— Привет, — говорю небрежно. — А где тут… такой работал молодой человек? С черными глазами?
— Тут я работаю, — говорит она мрачно. — Больше никто. И вакансий нет, не надейся.
— Послушай, мне очень надо его найти.
— Такого тут нет и не было, — говорит она упрямо. — Будешь покупать — покупай. А нет — убирайся. Ходят тут всякие.
В других обстоятельствах я бы объяснила ей, что быть такой грубой — нехорошо. Доходчиво объяснила бы, на всю жизнь. Но теперь нет желания с ней связываться. Я просто разворачиваюсь и выхожу.
На перекрестке танцуют парень с девушкой. Хорошо танцуют, с душой. Толпа стоит кружком и хлопает — ничего особенного в этом ритме нет, проще не придумаешь. Я останавливаюсь рядом и от нечего делать начинаю отбивать синкопы.
Арестовали связного? Или он сам ушел от греха подальше? Может, его и в живых уже нет?
Смотрю на смеющиеся лица вокруг. Вспоминаю слова контролера: «Многие не доживают. Энергии не хватает на всех».
Ловлю на себе чей-то внимательный взгляд. Мимолетно. Поворачиваю голову — его уже нет: человек отвел глаза. Спрятался. И не найти его в сутолоке.
Может, мне мерещится?
Да ну вас всех! Не стану я от каждого взгляда шарахаться!
Звенят по булыжнику металлические подковы. Сама не сознавая, выдаю последовательности из своей пиксельной программы: «Кра-си-че-бе! Кра-си- че-бе! Жел-кра-кра-жел!» Потом и этого ритма мне становится мало. Я все усложняю и усложняю его, то сливаясь с мерным ритмом толпы, то снова выныривая в свой собственный, никем не повторимый рисунок. Стучит кровь в висках, стучат каблуки. Сыплются искры…
Я в кругу. В центре свободного пространства. Оказывается, у меня были зрители, сейчас они хлопают, визжат от восторга, что-то кричат…
Из памяти всплывает непонятное: пой, будто никто не слышит. Танцуй, будто никто не видит. Живи так, будто на земле рай…
И я ныряю в толпу. Ухожу.
Ева перехватывает меня на подходе к дому.
— Где ты ходишь? Тут у Длинного собирается классная компания!
Длинный живет на соседней улице. Его дом когда-то был девятиэтажный, но потом в подземных коммуникациях что-то просело, и дом, как стоял — так аккуратно и ушел под землю. Бывший пятый этаж Длинного — теперь второй подземный. Говорят еще, что из этого дома есть выход в старое метро.
Мы с Евой приходим последними, и Длинный запирает за нами двери.
У него огромная комната — когда-то прямоугольная, а теперь в виде ромба. Целая стена занята беличьими колесами — динамические белки дороже мышей, но и света от них куда больше. У Длинного этих белок — штук пятьдесят, все породистые, почти лысые, очень мускулистые и без хвоста (хвост ухудшает динамические характеристики, потому и вывели такую породу). Когда все белки бегут в колесах — в комнате светло, как днем. Даже ярче.
Сейчас белки спят. Колеса неподвижны. Посреди комнаты горит единственная свечка. Вообще-то жечь открытый огонь в помещениях запрещено, но Длинный на то и Длинный — у него денег достаточно, чтобы пренебрегать правилами.
В комнате человек десять. Все сидят кружком на полу. Длинный вытаскивает щепку (настоящую деревянную щепку!) и сует в огонь свечи. Приятно пахнет натуральным дымом. У меня раздуваются ноздри.
Щепка тоненькая. Красный уголек пожирает сухие волокна, ползет по направлению к пальцам Длинного.
— У меня был огонь, — говорит он монотонно. — Огонь ушел! Золу не тронь!
И передает щепку Еве, которая сидит рядом. Ева осторожно сжимает пальцы:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
И передает щепку мне. Завороженно глядя на уголек, я шепотом говорю:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
И передаю щепку девушке слева, которую я впервые вижу. У нее хриплый простуженный голос:
— У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
Щепка движется по кругу. Кто-то быстро проговаривает слова, спеша избавиться от щепки, кто-то, наоборот, хочет подержать ее подольше. А огонек все ползет и ползет, подбирается к пальцам. Все труднее удерживать щепку в руках.
— У меня был огонь, — это опять Длинный. И, очень быстро проговорив вторую часть фразы, сует щепку Еве.
— У меня был огонь… — Она говорит медленно, несмотря на то, что уголь почти касается ее пальцев, сложенных щепоткой. — Огонь ушел… золу не тронь…
Она хочет, чтобы щепка догорела в ее руках. Но слова закончились, и по правилам затягивать нельзя.
Я получаю в руки крохотный огарок. Щепка трещит и сильно жжет.
— У меня был огонь, — начинаю я. — Огонь ушел… А-а-а!
Проклятый уголь так больно впивается в кожу, что я выпускаю прогоревшую щепку. Дую на пальцы. Все смеются.
— Ты проиграла, — говорит Длинный.
Сама знаю. Теперь, по правилам, я должна целоваться со всеми, кто сидит в кругу. Девчонки хихикают. Парни довольны, переглядываются, ухмыляются: и Длинный. И Фикус из корпуса «Б». И незнакомый крепыш с пухлыми щеками. И Игнат… вот уж кого видеть не желаю.
А раньше я никогда не проигрывала, когда мы играли в огарчик!
— Давай, — говорит Длинный. — Кто первый?
— Никто, — говорю я, не раздумывая. — Я не буду.
