Длинный поднимает брови:
— Ты знаешь правила.
— Знаю!
Я отыскиваю на полу уголек — он еще светится, он горячий. Вытаскиваю из волос стальную заколку, подхватываю уголь, будто щипцами. Подношу уголь к лицу…
В последний момент спрашиваю себя: может, ну его? Перецелую их всех, ничего от меня не отвалится?
Прижимаю к губам то, что осталось от щепки. Очень важно не заорать. Меня окатывает потом, всю передергивает от боли. Я выпускаю уголь, он опять летит на пол.
Все молчат. Даже девчонки притихли. Ева смотрит с сочувствием. Игнат так разочарован, что становится смешно.
— Вот дикая, — говорит Длинный вполголоса. — Ну что, играем дальше?
Дальше играть никто не хочет. Ева предлагает рассказывать страшные истории.
Длинный задувает свечу. Теперь мы сидим в полной темноте, и это к лучшему: никто не видит, как на губах у меня вздувается волдырь.
Считаемся. Первой выпадает рассказывать хриплой девчонке слева от меня.
Она начинает нарочно глухим, заунывным голосом:
— Жила одна девочка. У нее в районе пропадали люди. То один пропадет, то другой… Но она об этом не задумывалась. Однажды после энергетического часа она познакомилась с парнем. У него были очень красивые глаза, а лицо повязано платком. И он этот платок никогда не снимал… Вот пошли они гулять. А парень и говорит: давай залезем на башню! Она и согласилась. Стали они подниматься на башню, дошли до пятидесятого этажа. Девочка говорит: я больше не могу. А парень: выше! Выше! Дошли они уже до сотого этажа, а девочка села и говорит: ну все, теперь точно не могу. А парень ей: прыгни вниз. Она: да ты что?! А парень: прыгни, прыгни! И снимает с лица платок…
Кто-то из девчонок негромко визжит.
— А рот у него, — продолжает рассказчица, — такой огромный и круглый, что видно череп изнутри. Девочка тогда поняла, что это за парень. Но она не растерялась — прыгнула в лифтовую шахту и зацепилась за противовес. Трос не был блокирован, противовес пошел вниз и опустил девочку до самой земли невредимой… И это не сказка, — вдруг закончила она совершенно нормальным, хотя все еще и простуженным голосом. — Это со мной было.
— Врешь, — вырывается у кого-то. Кажется, это Игнат.
— В старых башнях лифтовые тросы прогнили давно, — это Длинный.
— В некоторых прогнили. А в некоторых они железные.
Становится тихо. Если бы не дыхание — казалось бы, что комната пуста.
— Жизнеедов не бывает, — тихо говорит Ева. — Ну как это человек может питаться жизнью самоубийцы? Непрожитой жизнью? Как?
— А кто сказал, что они люди? — резонно возражает простуженная девчонка.
— У нас в блоке трое пропали неизвестно куда, — задумчиво говорит кто-то из парней. — За полгода — трое.
— Им просто энергии не хватило, — хмыкает Длинный. — Когда кого-то из знакомых штрафуют… или работу теряют, а запаски нет… Ты, что ли, знаешь об этом? Как-то не принято о таком трепаться.
— А мне говорили, — еле слышно шепчет Ева, — что пропавшие люди уходят на Завод.
Тишина. Возня. Сопение. Я толкаю Еву локтем в бок.
— Да, на Завод, — повторяет она упрямо. — И там полно энергии для всех. Никто не дрожит над своим пакетом. Там даже слова нет такого — «пакет». Просто энергия льется, как… как ветер. Или как вода, когда водопровод работает.
— Жизнееда я своими глазами видела, — говорит простуженная девушка. — А Завод… ты меня извини, но это все равно, что загробный мир. Есть он, нет его — мы все равно не сможем проверить.
На другой день мои губы уже не так болят. Пузырь лопнул. Я могу разговаривать.
Выспавшись как следует, за час до заката подхожу к проходной у подножия холма. Пиксели стекаются ручьями со всего города.
Переодеваюсь в раздевалке и вдруг вижу, что в шкафчике две пары наушников. Ошибка техников — новые положили, старые забыли забрать. Я невольно оглядываюсь: никто не видел? Никто. Все надевают робы.
Тогда я перепрятываю старые наушники — с полки кладу к себе в башмак. Если засекут — скажу, что случайно. В конце концов, из шкафчика-то они не выходили!
Надеваю новые наушники. Надеваю черные очки. Застегиваю липучку — сзади, напротив четвертого позвонка.
И отправляюсь на рабочее место.
Иду вверх, пока не добираюсь до отметки «401», и тогда сворачиваю налево. Пробираюсь по узкому проходу. У Евы пятьсот тринадцатое место, у меня — пятьсот двенадцатое, Ева всегда приходит раньше…
Но сегодня ее нет. Я так удивляюсь, что наступаю на край робы и чуть не падаю.
На пятьсот тринадцатом месте нет никого! Неужели она опоздает?!
Я сажусь на свое место, скрестив ноги. Спокойно, говорю себе. Лишние тридцать секунд ничего не значат. Когда я в последний раз видела Еву? Вчера. Сегодня я проспала весь день, а когда выходила из дому — ее уже не было в комнате…
Время идет. Я верчу головой, вглядываясь в лица последних пикселей, рысью бегущих по местам. Евы среди них нет.
Незнакомый парнишка, белобрысый и молоденький, вскакивает на платформу номер 401/513. На Евино место!
— Заблудился? — спрашиваю резко. Он улыбается — рот до ушей, глаза часто моргают.
— Привет! Меня поставили сюда работать! С крайней линии, представляешь? Был конкурс, я победил! Как думаешь, справлюсь?
Смотрю на него, как на пришельца с Луны. Его слова до меня не доходят.
— Это место…
— 401/513! — Он показывает новенький жетон, который болтается у него на запястье.
— Конкурс? Когда?
— Да сегодня же! С полудня!
Значит, Еву перевели на окраину. Куда-нибудь в угол экрана. На место этого… живчика. За что?
Не ныть! Дело поправимое. Главное — пакет у нее будет. Ночью после энергочаса сядем рядышком на кухне, выпьем чаю…
Я не успеваю додумать: в наушниках начинается отсчет. Пришло время шоу.
После работы собираюсь домой впопыхах — думаю о Еве. Белобрысый парнишка справился (я, если честно, в глубине души желала ему провала). Его зовут Никола. Теперь он будет работать рядом со мной… А Ева где же?
Сую ногу в ботинок — и наталкиваюсь на преграду. Лишние наушники. Я про них совсем забыла.
Положить их обратно на полку? Еще не поздно…
Руки действуют сами, без участия разума. Раз — надеваю наушники на ногу повыше колена. Два — опускаю сверху широченную штанину. И нет наушников.
Запираю свою ячейку. Сердце колотится. Зачем мне это надо?!
Медленно выхожу из раздевалки. Еще не поздно вернуться и положить на место. На лестнице меня подхватывает толпа — теперь вернуться назад сложнее. Но все еще возможно.
У выхода сидят полицейские. Скучают. По дороге на работу мы проходим через рамку-металлоискатель. А с работы — валим толпой мимо рамки. И полицейские сидят на входе просто так, на всякий случай…
— Девушка!
Это не меня. Иду дальше. Даже головы не поворачиваю.
— Эй, ты! Оглохла?
Меня хватают за рукав. Сосчитав до трех, медленно оборачиваюсь.
Полицейский раздражен: почему это я не подбежала к нему послушно по первому требованию?
— Что случилось? — спрашиваю очень спокойно и вежливо. Сердце лупит, как в барабан, где-то в районе желудка. Нас, вообще-то, предупреждали о такой фишке: выборочный обыск. Кого-то из ребят в самом деле трясли, но меня — никогда. Ну почему, почему именно сегодня?!
Теперь все зависит от моей выдержки. Если он учует, что я трясусь и потею… Это конец.
Он разглядывает меня. Я смотрю ему в глаза.
— Ну-ка, пройди через рамку, — говорит он. Я киваю: такие, мол, пустяки. Отчего же не пройти через рамку? Всегда с удовольствием…
На секунду замираю перед створом металлоискателя. Я
Рамка пищит! Орет на всю проходную: поймали вора! Поймали вора!
Полицейский крепко берет меня за руку повыше локтя.
— Что там у тебя?
— Браслет, — говорю спокойно.
Судорожно вспоминаю: по дороге на работу я всегда снимаю широкий металлический браслет с правой руки и кладу на лоток перед контролером. А пройдя через рамку — забираю обратно.
— Сними и пройди еще раз.
Я стягиваю браслет. Снова замираю перед рамкой. Если она сейчас сработает…
Делаю шаг — будто в пропасть. Рамка молчит. Я выхожу из опасной зоны… рамка молчит! Полицейский смотрит испытующе.
У меня трясутся колени. Наушники медленно начинают сползать вниз по ноге. Я чувствую, как они соскальзывают на колено, потом на голень…
