И стало свободно.
Мама вернулась к девяти часам, как всегда, осунувшаяся, серая от усталости. Ужинать не стала; села пить чай на кухне, где Антон вымыл сегодня до блеска и стенки холодильника, и мойку, и плиту.
— Какой ты молодец, — сказала обессилено. — Опять все убрал, что бы я без тебя делала…
— Мама, — сказал Антон. — Мне надо перейти в другую школу.
Она поникла, сразу поддавшись усталости:
— Опять?
— Эта плохая.
— И прошлая тоже была плохая… Тоша, это гимназия, ты учишься бесплатно, ничего лучше нам просто не найти! Чудо, что тебя взяли… Чего мне стоило… Я же чуть не в ногах у директрисы валялась, когда объясняла наши обстоятельства!
Антон молчал; мама пригляделась к его лицу:
— Тебя что, избили?!
— Нет.
— Тогда в чем дело?
Антон молчал.
— Послушай, — снова начала мама, — это же третья школа за четыре года! Ладно, в старой тебя били эти уголовники… Но здесь — здесь же гимназия! Приличные дети… Какие есть! Учись, в конце концов, за себя постоять!
— Спокойной ночи, — сказал Антон и поднялся.
Мама поймала его за руку:
— Тоша, ну я все понимаю, но один год потерпи! Один год тебе остался, выпускной класс! Ты же должен нормально написать ЕГЭ! Ты иначе никуда не поступишь!
— Да, — сказал Антон. — Спокойной ночи.
Будучи дипломированной ведьмой, она не верила ни в ад, ни тем более в рай. Она видела ад, работая после училища в поликлинике; адом легко оборачивалась супружеская жизнь. Ее первый муж оказался наркоманом, и только чудо спасло Ирину от ранней смерти в подворотне. Второй муж не имел вредных привычек: он мечтал дослужиться до топ-менеджера, а больше ни о чем и никогда не мечтал. Жена должна была ждать его каждый вечер с разогретым обедом, в квартире, обставленной по фэн-шую. Ирина знала женщин, для которых такая жизнь показалась бы раем…
Оба ее замужества не продержались и года. Независимость — вот рай; здоровая агрессия — вот билет в будущее. Перед ведьмой, готовой выжить во что бы то ни стало, спасует самый свирепый демон.
Она знала вкус к жизни.
В эту ночь она целовалась на танцполе с парнем, который был лет на десять ее моложе, танцевала с ним, переплетясь руками, и посмеивалась, глядя, как сходит с ума его подружка, сопливая, ревнивая. Молодость оставила поле боя, уступив опыту. Ирина вертела новой жертвой, как ребенок крутит йо-йо на веревочке. В старом джипе, просторном и душном, красивый парень подтвердил свои незаурядные качества; в тонированные окна машины смотрела ночь, рессоры безропотно принимали нагрузку, Ирина чувствовала себя лет на двадцать, не больше.
Все случилось очень быстро. Она ушла из клуба после полуночи, оставив парня, слегка растерянного, разбираться с подружкой.
Поймала такси. Вернулась домой.
Залпом выпила бокал вина.
И утонула в своем счастье, как в сиреневой сладкой перине.
Антон лежал без сна до двух часов ночи. Потом встал и включил компьютер; в последние дни он очень мало спал.
Во сне ему иногда вспоминались — заново снились — те дни, когда он ходил в детский садик, и у него было много друзей, и он делился с ними игрушками, а они делились с ним.
Он и сейчас хотел чем-то поделиться. Он пытался. Он очень хотел иметь друзей.
Как было просто в песочнице. Он протягивал синюю лопатку и получал взамен красные грабли. Отдавал грабли и получал солдатика. Так должно быть между людьми: внимание в обмен на благодарность. Радость в обмен на симпатию. Заинтересованность в обмен на ответный интерес; почему он все время промахивается? Почему не отвечает правильно на простые, известные всем вопросы?
В предыдущей школе его считали жадиной, эгоистом, снобом, самовлюбленной скотиной. Он пытался быть покладистым — теперь, в его нынешней школе, его считали рохлей, слабаком и тряпкой. И все равно его ненавидели. И плевать бы на них, но Алина… Алина ему явно симпатизировала. Может, потому, что плохо знала?
Ежась, он приоткрыл дверь. Выглянул в коридор; их квартира была совсем маленькая, зато с тремя изолированными комнатами. В одной спала мама. В другой был кабинет отца, и он не менялся вот уже пять лет. Все было так, как было.
Висел в шкафу китель с майорскими погонами. Лежали на столе пустые картонные папки.
В маленьком сейфе хранился наградной пистолет. Ключ мама прятала в полиэтиленовом пакете, приклеенном скотчем к обратной стороне шкафа. Мама думала, что это надежное место; Антон отклеил пакет, вытащил ключи, отпер сейф. Пистолет надо было содержать в порядке, а уж это Антон умел лучше многих.
Он расстелил на столе тряпочку. Посмотрел вверх, на фотографию в рамке. Отец смотрел на него, улыбаясь.
Но ничего не мог подсказать.
Ведьма проснулась ночью от резкого звука. Во сне подумала: неужели сволочи-соседи среди ночи вздумали долбить стену?!
Снова заснула и, уснув, поняла, что звук был во сне. Ей снился кошмар. Ничего удивительного: после таких-то приключений!
Она потрясла головой, пытаясь выкинуть смутные подробности сна. Адом пугали в древности детей и крестьян, чтобы не шалили и ниже гнули спину; в аду были огонь и сковородки, стон и скрежет зубовный, но резкого звука, похожего на выстрел, не было.
Она настежь открыла форточку, вернулась в постель и, поворочавшись, ухитрилась задремать снова. И сразу же звук повторился: это был выстрел.
Она зажгла торшер.
В квартире было пусто. Впервые, может быть, в жизни одиночество напугало ее.
— Олег?
Тишина.
— Олег, ты здесь?
Она прошлепала в ванную. Поглядела на себя в новое зеркало на стене: бледная, мокрая, довольно- таки старая, с помятым лицом бабенка.
— Духота, — сказала вслух.
Посмотрела на часы — половина четвертого. Оборвала листок календаря; «послезавтра» превратилось в «завтра». Завтра в половине двенадцатого мальчишка наложит на себя руки. Чем больше Ирина пыталась об этом забыть, тем громче скрежетало в ушах: мальчик умрет. Он умрет. Еще можно остановить. Завтра, в одиннадцать тридцать две, все станет необратимым, все отрежется, как ножом, и наступит ад.
Но пока еще можно.
На слабых ногах вернулась в комнату, села к столу и включила ноутбук. Интернет не знает дня и ночи; ночью в Интернете так интересно…
Во всем доме стояла тишина, но за окнами приближался рассвет. Скоро запоют птицы; события
