– Спросите… – хором загудела толпа.
– Почему туча обошла их угодья стороной? Почему мы должны теперь умирать с голоду?
– Колдуны! Колдуны! – кричали обозленные, почерневшие от ненависти люди.
Площадь посреди поселка была окружена линялыми, покосившимися заборами, под которыми роскошествовала зеленая, в рост человека, крапива. Оратор стоял на огромной бочке посреди площади, затянутый ремнем поверх круглого живота, сам похожий на бочку с одним обручем. Односельчане его, понесшие в один день колоссальные убытки, толпились вокруг, наступая друг другу на ноги и горланя:
– Колдуны! Пчелятники – колдуны!
Человек на бочке вскинул руку:
– Разве мы не знали этого раньше? Разве пчелятники не катались в масле тогда, когда мы маялись в нищете? Разве не умер сынишка угольщика, искусанный их пчелами насмерть?
– Правильно! – тонко выкрикнул женский голос. – Свекровь купила у них расписной горшок, поела из него и отравилась!
– А не надо было покупать, – откликнулась другая женщина, – все знают, что ихние горшки отравленные!
– Колдуны! – завопили обезумевшие люди.
Руал стоял в толпе, беспомощно оглядывался, не понимая, что происходит. Топотали расхлябанные башмаки, из длинных, обрамленных грязной бахромой рукавов выглядывали видавшие виды кулачища. Похоже, жители этого большого, бедного, обделенного счастьем поселка давно копили злобу на благополучных соседей. Наделавшая несчастий буря была последним звеном в длинной череде претензий, свар и хранимых обид.
Возмущение нарастало:
– У меня тетка ослепла от их меда! – доказывал молодой долговязый парень, вертясь как волчок.
Руал не выдержал:
– Да перестань врать! Я сегодня ел их мед и прекрасно вижу твою противную физиономию!
К нему обернулись:
– Ты что, из пчелятников?
Занеслись в воздухе тяжелые кулаки.
– Да я путник, – примирительно буркнул Руал, отступая. Его оставили в покое.
Подпоясанный ремнем слез с бочки, и на нее забралась заплаканная женщина в когда-то нарядном, а теперь изодранном нервными руками передничке:
– Дети у меня… Дети… – и разрыдалась вдруг так горько, что, не в силах продолжать, тут же и спустилась снова. У Руала болезненно сжалось сердце.
Плачущую женщину сменила молодка в многоярусных бусах:
– Слушайте, соседи! У меня в огороде листика целого не осталось! Что же это, а? – А ихнюю земельку и не тронуло, только дождичком подмочило! Так что нам, ждать, пока эти колдовские морды пожар на нас нашлют или чуму? Да бить их надо!
– Бить! Бить! – завопила осененная счастливой мыслью толпа.
– Бить, – продолжала женщина, – и хлеб ихний себе забрать, чтобы по справедливости было! А то гляди ж ты – только дождичком подмочило!
Руал озирался, вглядываясь в лица. Все были вдохновлены, все орали, всем было за что мстить. Руал вспомнил приютившую его вдову, голенастых девчонок и мальчишек-рыболовов.
На бочку тем временем вылез здоровенный хмурый человек, которого приветствовали криками:
– Скажи, кузнец! А ну, скажи!
Кузнец обвел всех тяжелым взглядом из-под щетками торчащих бровей.
– А что… скажи… – проговорил он неожиданно высоким голосом. – Я там своих парней послал горн раздувать… До ночи накуем пик железных, сколько успеем. На чернокнижника с голыми руками не попрешь… А вы несите в кузню косы поломанные, мечи будут… Мы не ягнятки, вот что! Измываться не дадим!
Толпа загудела:
– Правильно! Хватит терпеть!
– Не достанет пик – с топорами пойдем!
– Бить пчелятников, бить!
Ильмарранена сильно толкнули в спину: кто-то пробирался вперед, кто-то отходил, и образовавшийся водоворот вынес Руала так близко в бочке, что тяжелые кузнецовы ботинки оказались у него прямо перед лицом.
– Бить колдунов, – подытожил кузнец, – завтра, как рассветет, соберемся у кузни, разберем оружие и вдарим! Хватит языками плескать, языком чернокнижника не проймешь… Утром пики будут и мечи!
Толпа закивала, соседи хлопали друг друга по плечам, благословляя на бой. Бочка опустела, Руал видел вблизи ее истоптанное днище, темные доски и ржавые обручи. При желании он мог дотронуться до нее рукой.
– У меня зять оттуда… – тихо сказали у него за спиной. – Никакие они не колдуны. У них тоже дети…
