Она не услышала, или не поняла. Тогда он сказал громче:
– Я знаю, что делать. Дай мне ребенка.
Он отобрал у нее мальчика и положил на траву. Гай был без сознания. Нет, не здесь. В доме. Только в доме.
Он поднял безжизненное тельце и бегом направился в дом. Итка преградила ему путь:
– Куда ты его несешь?!
– Я спасу его, ясно? – заорал он в ответ, отбросил Иткины руки и вошел.
На кровать? Нет, на стол…
Нож прыгал в его мокрой руке. Кажется, здесь, на шее…
– Не-ет! – закричала Итка и схватила его за руку, вцепилась в лицо. – Не режь, не трожь негодяй, мясник!
Руал стиснул зубы и отшвырнул ее к стене.
– Обри! – изо всех сил закричала она.
Руал подхватил мальчика и кинулся по лестнице наверх, на чердак. Его схватили за ногу, он отбился, ворвался в чердачную комнатку и задвинул за собой засов. Небо, ребенок-то жив еще?
– Обри, Обри! – надрывалась Итка.
Здесь, на шее. И рисунок был в книге. Но он может захлебнуться кровью.
А если не попробовать, он умрет наверняка! Может быть, он уже умер!
И Руал провел ножом по горлу мальчика.
Еще. Еще. Небо, сколько крови. Еще. Убийца. Давай. Не хлопнуться бы в обморок. Еще…
Тяжелые удары обрушились на дверь. Обри крушил ее молча, отрешенно, отчаянно.
– Кровопийца! – кричала Итка. – Убей его, Обри!
Трясущимися пальцами Руал раздвинул разрез на шейке ребенка. Огляделся, поискал глазами… Полки на стенах, банки, лопаты и грабли в углу, метла, масляная лампа… Жестяная воронка. Скорее.
Он еще раздвинул разрез и узким концом ввел в него воронку. Так. Так.
– Людоед! – рычал за дверью Обри.
Дверь трещала, поддаваясь.
Неужели Лартова книга врала?!
И тут мальчик захрипел.
Вздохнул.
Он дышал через дыру в горле, дыру, исходящую кровью, и через воронку, открывшую доступ воздуху. Вдох. Хрип. Он может захлебнуться. Выдох. Дышит.
Упала дверь. Влетел Обри с безумными, белыми глазами. Увидел окровавленного ребенка с воронкой в горле и зашатался.
– Он дышит!! – закричал Руал. – Посмотри, он же дышит! Он дышит!
Обри тяжело шагнул вперед, отбросил Руала, наклонился над мальчиком.
Ребенок оживал, страшная синева сползала с его лица.
– Итка! – хрипло позвал Обри.
Вдвоем они стояли над своим первенцем, глядя, как поднимается и опускается его залитая кровью грудь.
Ильмарранен сидел в углу, глотал слезы и повторял, не помня себя:
– Дышит… Он дышит. Он живой.
Лицо его исполосовано было Иткиными ногтями.
– Я не забуду, – сказал Обри. – Я клятвой клянусь, что ты отныне мой брат и все, что имею я, принадлежит тебе. До старости, до смерти ты можешь жить в моем доме. Все, что ни попросишь, я исполню, хотя бы и ценой жизни.
По лужайке перед домом ходила Итка, покачивая на руках сына с перевязанной шейкой.
– Спасибо, – сказал Руал, следя за ней глазами. – Я тоже не забуду. Но мне надо идти. Мне все равно надо идти.
Они помолчали.
– Где бы ты ни был, – сказал Обри, – помни, что здесь тебя ждут.
Руал подошел к Итке с мальчиком. Гай широко ему улыбнулся, а Итка вдруг передала ребенка мужу и упала перед Ильмарраненом на колени. Ему еле удалось ее поднять.
Он вышел на дорогу, и когда дом скрылся за колоннадой сосен, кто-то вдруг явственно сказал ему, не то на ухо, не то изнутри головы: «Ай-яй-яй! Ты мне нравишься, удачливый Марран!»
Он вздрогнул. Он боялся этого. Ему снова показалось, что за ним наблюдают.
