– Если бы ты действительно был ему другом, то не отказался бы от него, независимо, что он совершил.
– О-о, понимаю. Испытание верности. И ты доказал, что ты друг, поступив так же глупо, как и Марк.
– Не предполагал, что ты поймешь.
– И оказался прав – мне этого не понять.
– Я не покидаю друзей, когда они в беде.
– Он сам навлек на себя эту беду, тратя время на весталку, когда в Субуре каждую ночь можно найти сотни женщин. Сам наблюдал, как Киферида висла у него на шее в моем собственном доме. Он национальный герой и мог иметь любую женщину!
– Наверное, не находил удовольствия менять женщин, как предмет потребления, как это делаешь ты, – холодно парировал Септим.
– Что ты имеешь в виду? – глаза сенатора сузились.
– Человеку, меняющему малолетних любовниц каждые шесть месяцев, не понять, что такое настоящая любовь к одной женщине, – ответил Септим.
Отец влепил ему пощечину.
– Моя личная жизнь совершенно никого не касается, – хрипло произнес отец дрожащим от гнева голосом. – Я посвятил всю свою деятельность прославлению имени моих знаменитых предков, а ты тратишь время на игру в кости и на застолья.
– Твоя деятельность – это пожимание рук влиятельным людям и подкуп нужных чиновников, у тебя никогда не было настоящего друга. Когда Марк спасал мою шкуру в бою под градом камней из катапульт и копий и тащил меня в укрытие, он не задумывался о том, выгодно ему спасать меня или нет. Помощь Марку – всего лишь возвращенный долг. И если ты считаешь, что я играл в бабки и попивал вино во время войны в Мунде[43] против Гнея Помпея, то тогда твои малолетние подружки совсем лишили тебя разума. Тридцать тысяч человек полегли во время сражения в Иберии, а ты в это время дискутировал в сенате и возвращался в роскошный дом, прекрасно организованный матерью, или проводил время со своей следующей проституткой. И не надо говорить мне о чести и мужестве, отец, ты не имеешь об этом никакого представления, иначе бы радовался моему поступку на Эсквилинском холме, а не волновался, как это отразится на твоей политической карьере.
Сенатор молча смотрел на него, от гнева не в силах произнести ни слова.
– Сегодня вечером я покину этот дом, – добавил Септим. – Поживу в казармах, пока армия не отправится в поход. Антоний планирует пойти войной на Парфию, как хотел Цезарь, поэтому скоро исчезну с твоих глаз долой. А если мне предъявят обвинение в содействии побегу Марка, совсем не жду от тебя никакой помощи. У отца матери есть деньги, и я уверен, он поможет мне. До свидания.
Септим покинул гостиную Гракха, и сенатор слышал его шаги по залу, а затем по дому.
Он тяжело опустился на диван, закрыв лицо руками.
Гостиница в Номенте больше напоминала лачугу: верхний этаж делился на четыре крошечных комнатки, в каждой стояла кровать, умывальник и больше – ничего. Вериг, со своим ростом, упирался головой в потолок и не мог даже выпрямиться, поэтому сразу же растянулся на деревянной кровати, наблюдая, как Ларвия раздевается, складывая одежду прямо на полу. Он протянул руки, и она, обнаженная, прильнула к нему – нежная, теплая, зовущая.
Долгое время они не произносили ни слова.
– Мне показалось, что вижу сон, когда в то утро ты появился на месте погребения вместе с Марком – это было настоящее чудо.
– Нас поместили в одну тюрьму на Эсквилинском холме с бродягами и ворами.
– Как вам удалось бежать?
– Его друг трибун напоил стражника, ударил его и, забрав ключи, выпустил нас.
– Септим Гракх?
– Да.
Ларвия засмеялась.
– Сенатору будет что сказать по этому поводу.
– Они с сыном в плохих отношениях?
– Да, не очень ладят, – повернувшись, она положила подбородок ему на грудь. – Куда мы отправимся утром?
Он пробежал пальцами по ее губам.
– Туда, где не будет госпожи Сеяны и навсегда исчезнет раб Вериг.
– За пределы Римской империи? Это очень далеко – завоеванные территории обширны.
– Марк предлагает Британию.
– Это дикое место. Постоянные войны между племенами.
– Очень похоже на Галлию. На западе Британии есть остров Гиберния, [44] туда не добрались даже легионы Цезаря.
– Кто там живет?
– Кельты, – ответил он, засмеявшись.
