– Убирайся, Речел!
На губах Генри появилась жесткая складка, глаза смотрели строго и холодно.
– Именно такой ты меня видишь?
Он не ответил, продолжая смотреть на нее.
– Именно такой ты меня видишь? – повторила она громче, заставив Генри вздрогнуть. – Я для тебя пустая и безликая? Как скорлупа?
Он молчал.
– Генри, черт возьми, ответь мне!
Речел почувствовала, что перестает владеть собой. Чтобы не наговорить обидных слов, она повернулась и направилась к двери. Генри одним прыжком догнал ее, схватил за запястье и закрыл дверь в комнату, не давая Речел выйти из ада, который создал собственными руками. Женщина снова взглянула на демонов и на слепого бездушного ангела среди них.
– Когда ты заключала сделку на приобретение мужа, Речел, разве ты не знала, что покупаешь скорлупу? – спросил Генри. – Разве наш брак не был обычной формальностью?
Его взгляд был таким же напряженным, как и голос. Но Речел немного успокоилась, когда услышала вопрос, на который знала ответ, и когда, наконец, оторвалась от картин.
– Да, именно это я и покупала, – призналась Речел. – Но этого оказалось недостаточно.
– В твою ненасытность, даже в твою жадность я могу поверить. Но если я нарисую твои глаза, то вдруг увижу в них нечто худшее? Обман, предательство, например?
Речел решила, что теперь пора сказать правду, покончить со страхом, начать новую жизнь со спокойной совестью – вместе с Генри или без него.
– Ты увидишь в них любовь, – уверенно произнесла Речел. Ей не составило труда сделать это признание – теперь, когда темная завеса над многими тайнами жизни Генри оказалась приоткрытой.
Генри встал позади Речел, обнял ее за талию и положил подбородок на ее макушку, не давая жене возможности взглянуть на него.
– Именно поэтому я не завершил твои портреты. Я не хочу видеть любовь в твоих глазах.
Речел чувствовала, как его грудь поднимается и опускается, словно ему трудно дышать.
– Ты не веришь в любовь?
Он прошептал с болью в голосе:
– Если бы я не верил в любовь, то не боялся бы ее… – Генри подвел Речел к одному из портретов – женщины, напрасно растратившей жизненные силы. Женщины с безумием в глазах. – Посмотри внимательно, Речел, на ту, которая так любила своего мужа. Она не знала, что именно любовь растопчет и уничтожит ее. Она пожертвовала всем – своей юностью, своими детьми, своим рассудком… – Нет!
Больше Речел не смогла ничего произнести. Своими детьми. Она перевела взгляд на картину, изображавшую Генри – юношу, почти ребенка – этот сгусток отчаяния и агонии. Теперь она поняла, что у мужа есть достаточные основания, чтобы ненавидеть проституток.
– О, да! Мой отец получал удовольствие, когда наблюдал, как его любовница меня насилует. – Он ладонью повернул голову Речел, заставив ее снова посмотреть на портрет сумасшедшей. – Отец привел ее в дом моей матери… в мою спальню. Мать слышала, как я просил, чтобы они отстали от меня. Она слышала, как я ревел и скулил, как мальчишка. Слышала, как я звал ее и умолял, чтобы она их остановила…
Предательство. Отныне для Речел это слово обрело новое значение. Она с ужасом слушала рассказ Генри, его сухой и безжизненный голос:
– Но мать любила отца. Она прощала ему все: любовницу, которой он платил и которая его обслуживала, скандалы, которые он устраивал на ее глазах без всякого смущения. Смирилась с тем, что отец обеспечивал Люка всем необходимым, а меня ненавидел.
– А где… где тогда был Люк?
– Люка в тот день отправили на званый обед. Не дай Бог наследник титула, тем более слабый здоровьем, будет чем-нибудь взволнован или расстроен.
– Значит, он не знает…
Речел облегченно вздохнула: Люк не считает брата потерянным существом.
– Он узнал в тот же миг, когда все случилось. Он чувствовал это, хотя находился в нескольких десятках миль от дома и не мог вернуться.
Мурашки пробежали по спине Речел, когда Генри отпустил ее, достал из ящика еще один холст и поставил на мольберт. Перед пораженной Речел предстало некое подобие двойной маски, человек с двумя лицами, изображенными в профиль и обращенными в противоположные стороны. Одно лицо было выписано отчетливо и определенно, другое – полускрыто темными размытыми красками, напоминая тень первого.
– Нас с Люком связывает не только материнское чрево. Мы чувствуем друг друга.
Речел отступила назад и широко раскрыла глаза. Генри горько усмехнулся:
– Ты можешь понять, что значит чувствовать боль и знать, что она не твоя? Или, хуже того, знать, что твои самые сокровенные мысли принадлежат не только тебе одному, что ты обнажен и вывернут наизнанку перед другим?
Речел не совсем понимала то, что слышала, но верила мужу. Он говорил ужасные, невообразимые вещи, но она больше не испытывала страха. Когда Речел впервые увидела Генри вместе с братом, ей казалось, что Эшфорды являют собой два контрастных воплощения единого существа. Но Генри вовсе не
