отвергнутой едой, он поспешно выскочил из комнаты. Повернувшись, Мария обнаружила, что Гертруда смотрит на нее блестящими от слез глазами. Она прижимала голову хозяина к своей груди и гладила его мокрые волосы. Подбородок ее дрожал.
– Какой стыд, – произнесла она сдавленным голосом. – Мы чуть не похоронили его заживо.
– Больше ни слова об этом, – строго сказала Мария и погрозила ей пальцем. – Как бы ты себя чувствовала, если бы была заперта в своем теле и неспособна говорить, но могла все слышать, а вокруг все только и говорили о неминуемой смерти?
– Так ты думаешь, что он нас слышит? – задохнулась Гертруда.
– Если силы или желание разговаривать покинули его, это не означает, что он неспособен слышать. Нет, Гертруда, человек обязан вынести все, что посылает ему Господь. Возможно, он немного покачнется под этим бременем, но того, кто верит в Божий промысел, нельзя сокрушить. Душа человека разрушается не от бед и напастей, а от греха. Я не знаю, каким человеком был его светлость. Только он сам может рассказать о силах добра и зла, борющихся за его сердце. Это битва между ним и ангелами. Слышит ли он нас? Откуда мы можем знать? Мы знаем только, что радости жизни отвлекают нас от собственных мыслей, сомнений и бед и возвращают к людям. Короче говоря, Гертруда, нужно заботиться о других, и горе обойдет тебя стороной.
Его светлость усадили в инвалидное кресло и подкатили к окну. Следуя указаниям Марии, слуги одели герцога в лучшие одежды: мягкую белую льняную рубашку, белый шелковый шейный платок» роскошные нанковые брюки и черные ботинки. Тем не менее одежда висела на нем, как на вешалке, и Мария поняла, каким крупным мужчиной он был когда-то.
Щегольской наряд резко контрастировал с его дикой внешностью. Темные волосы, чистые и сухие, пышным облаком окутывали его голову и спутанными волнами спускались на несколько дюймов ниже плеч. Нестриженая борода скрывала нижнюю часть лица.
Пододвинув стул, Мария уселась поудобнее и попыталась привлечь его внимание яйцами-пашот и поджаренной ветчиной.
– Один маленький кусочек, сэр, – ласково уговаривала она. Поднеся яйцо и вилку к его крепко сжатым губам, девушка заглядывала в его пустые глаза, но видела лишь отражение окна в серой радужной оболочке. – Или вы предпочитаете кашу, сэр? Туда положили масло и сахар. Это должно согреть вас. Ваши руки такие холодные.
Осторожно накрыв ладонью его руку, Мария оставалась в таком положении, пока его пальцы не согрелись… и даже дольше, потому что его рука казалась такой большой – совсем как у Пола – и за нее можно ухватиться, если отчаяние будет готово поглотить ее. Только рука брата всегда раскрывалась ей навстречу, чтобы поддержать и успокоить ее. Даже когда он умирал.
– Я и сейчас испытываю чувство стыда, когда вспоминаю, что именно он успокаивал меня, а не наоборот, – вслух размышляла она, крепче сжимая руку герцога. – Теперь я постараюсь оставаться сильной, чтобы дать вам утешение и поддержку, которых был лишен Пол из-за того, что я была слаба и напугана.
Она опять попыталась накормить его, но его светлость лишь безучастно смотрел в окно. День уже клонился к закату, и на величественных холодных холмах, возвышавшихся над равниной, залегли темно- серые тени.
Еда уже давно остыла, комната была вычищена до блеска, на всех столах расставлены благоухающие цветы. Мария молча сидела рядом со своим подопечным, время от времени поглядывая на него. На нее навалилась усталость: веки отяжелели, а сознание затуманилось, как холмы за окном.
Она задремала. Ей снился лежащий в кровати Пол, и на лице его сияла улыбка. Ей снилось, что он встал с постели, заявил, что совсем поправился, и в доказательство этого пустился в пляс. Ноги его были крепкими и сильными, как ветви дерева. Вдруг они с Полом превратились в детей и принялись носиться по лугам, гоняясь за бабочками и новорожденными ягнятами… Как его любили невинные дети и животные! Душа и помыслы его были чисты, а для заблудших и обиженных душ всегда находилась улыбка и пожатие руки, от которой – так казалось Марии – исходил теплый божественный свет.
«Доверься мне, сестричка, и ты всегда найдешь у меня сочувствие и поддержку», – говорил он еще ребенком. То же самое он повторял в последние минуты своей жизни, готовясь покинуть этот мир и предстать перед Господом.
Ее разбудил какой-то звук. С бьющимся сердцем Мария открыла глаза и поняла, что это был ее собственный плач. Встав со стула, она подошла к окну, прижала пылающий лоб к ледяному стеклу, посмотрела, как пар от ее дыхания оседает на нем, заволакивая туманом ее собственное отражение.
Распрямив плечи и вскинув голову, она торопливо вытерла слезы и повернулась к своему подопечному, который продолжал безучастно смотреть… на нее.
Нет, конечно, не на нее. В этих остекленевших глазах застыло печальное и задумчивое выражение. Возможно, он смотрит на те холмы, быстро исчезавшие за пеленой снега. Или погрузился в воспоминания о бешеной скачке на лошадях или грезит о какой-нибудь прекрасной даме, которую когда-то соблазнил здесь.
Он не смотрит на нее.
Как ни трудно было ей в это поверить, но пришлось признать, что… зверь просыпается, и что совсем скоро ее благополучие и даже само пребывание в Торн Роуз подвергнутся опасности.
Мария отступила назад и выругала себя за эгоизм.
– Стыдно, – громко сказала она и заставила себя поправить шерстяной плед на коленях герцога. Она торопливо подоткнула его и отстранилась.
– Пол напомнил бы мне, что какой бы тягостной иногда ни была наша жизнь, всегда найдется человек, которому еще хуже. И что мы всегда должны радоваться тому, что есть, благодарить Бога за то, что он дал нам крышу над головой, пищу, здоровье, друзей. Мой отец, напротив, говорил, что гнев Господа…
Она содрогнулась.
– Нет, не будем об этом, ваша светлость. Достаточно сказать, что добрый викарий верит, что Бог обрушивает на грешников неисчислимое количество самых жестоких кар. Я же считаю, что Господь добр, терпелив и снисходителен, независимо от наших грехов. Его рука всегда протянута нам. Все, что вам нужно, ваша светлость, – это вера, мужество и раскаяние.
Она села перед ним на стул и поставила локти на колени.
Его руки лежали поверх пледа, и Мария испытывала искушение коснуться их.
– Вы меня слышите? – ласково спросила она, вглядываясь в его заросшее бородой лицо. Никогда еще она не рисковала так близко подойти к этому человеку. От этой мысли дыхание у нее участилось, сердце забилось быстрее. Переполненная волнением и страхом, она закрыла глаза и сглотнула.
– Бывают лица, на которых морщины смотрятся совершенно естественно, – сказала она с деланным оживлением. – Лица, созданные для того, чтобы стать мрачными и злыми. Но вы – другое дело. Мне кажется, что ваши глаза светились озорством и весельем, ваши губы были всегда готовы растянуться в улыбке, и с них с легкостью соскальзывала дружеская шутка или непристойный комплимент хорошенькой молодой девушке. Больно видеть, что такое лицо искажено страданием. Если вы здесь, сэр, очнитесь и позвольте мне помочь вам. Черпайте силы в том, что я всегда буду рядом, и не только ради вашей бабушки, чья жизнь зависит от вашего выздоровления, но и ради вас самих.
Услышав какой-то шум в дверях, Мария подняла голову. Гертруда на цыпочках подошла к подносу с нетронутой едой, стоявшему рядом с креслом герцога.
– Есть улучшения? – сочувственно спросила экономка.
– Нет, – ответила Мария и откинулась на спинку стула.
Прищелкнув языком и покачав головой, Гертруда посмотрела на тарелку с яйцами и ветчиной.
– Я прикажу повару вечером приготовить для тебя что-нибудь вкусное. Такой слабой девушке нужно питаться как следует.
– Намек поняла, Гертруда. Обещаю вечером плотно поесть.
– Тебе сегодня лучше отдохнуть, милая. Повар приготовит чай с ромом. Будешь спать сном младенца, гарантирую.
Мария проводила Гертруду до двери. Экономка быстро прошла по коридору, открыла дверь в стене и исчезла за ней. Ее шаги, удаляясь, доносились с потайной лестницы для прислуги, а потом быстро затихли,
