когда дверь закрылась.
Как и обещала Гертруда, обед представлял собой настоящее пиршество: суп из жерухи, тушеная в сметане дичь и на десерт – что окончательно сразило Марию – сбитые сливки с вином и сахаром. Она села за стол только после того, как попыталась накормить герцога, которого пересадили на кресло у камина. Он неподвижно смотрел в огонь, и желто-оранжевые блики пламени освещали его лицо.
Мария удобно устроилась в кресле и, преодолевая чувство сонливости после сытного обеда, пристально посмотрела в лицо своего подопечного.
– Если бы у меня была книга, – негромко размышляла она вслух, – то я почитала бы вам. Полу нравилось, когда я читала ему. Он говорил, что богатый язык книг будит его воображение. Вы производите впечатление человека, который любит книги. У вас высокий и чистый лоб – верный признак ума. Вне всякого сомнения, вы способны глубоко чувствовать, вы склонны к разнообразию и ненавидите посредственность. И тем не менее продолжаете прятаться внутри себя. Интересно, почему? Чего вы боитесь, сэр? Что окружающие не будут уважать вас такого? Я считаю, что все зависит от того, каким человек сам себя ощущает.
Мария встала, обошла вокруг Салтердона и провела рукой (вот какой смелой она становится!) по его растрепанным волосам, легко коснулась нестриженой бороды. Разве в ее обязанности не входит проявлять заботу и ласку, поддерживая тем самым его тело и дух?
– Только глупец может из-за этого считать вас неполноценным.
Она остановилась спиной к огню, и взгляд ее упал на его длинные ноги, обутые в черные кожаные сапоги, доходящие до колен. Гертруда потратила полчаса, чтобы до блеска начистить эти роскошные ботфорты.
– Чудесные сапоги, – громко сказала Мария, и ее взгляд, скользнув по мягкой коже, остановился на колене герцога.
– Они отлично сидят на вас, – добавила она, заглядывая ему в глаза, которые, казалось, смотрят прямо на нее.
Мария опустилась на пол, взяла в руки его тяжелую ногу, без особых усилий стянула сначала один сапог, затем другой, поставила их рядом с камином, взяла обтянутую чулком ногу герцога к себе на колени и принялась растирать ее. Ее пальцы привычными круговыми движениями поднимались сначала вверх к колену, а потом снова опускались вниз. Она массировала так ноги Пола, когда он в течение многих месяцев лежал без движения. Пол делал вид, что это ему нравится, и довольно вздыхал, хотя Мария знала, что брат ничего не чувствует. Удовольствие было только воображаемым.
– Говорят, это усиливает кровообращение, – объяснила она, и немного усилила нажим. Ее руки энергично разминали мышцы, массировали колени, пока ей не показалось, что плоть под ее пальцами стала согреваться. Время от времени Мария поднимала взгляд к его лицу.
– Огонь в камине так удачно освещает вас, – говорила она. – Вызывает краску на лице и искорки в глазах.
Ее ладони скользнули по колену герцога и крепко обхватили его бедро. Девушка обратила внимание на его сильные мускулы и на то, как плотно обхватывают ногу брюки. Дорогая ткань искрилась всеми цветами радуги.
Внезапно в ее памяти всплыли образы Тадеуса и Молли, вызывая не страх, а какое-то смутно знакомое чувство беспокойства, которое она изредка ощущала в присутствии Джона – когда давала волю своему воображению, – и неопределенное желание, глубоко запрятанное, низменное и дикое, как сидящий рядом с ней человек. Веки Марии отяжелели, взгляд остановился на губах герцога, а ее рука медленно поползла вверх по его сильному бедру. Она представляла, что стоит в дверях кухни и наблюдает, как два человека извиваются на кухонном столе, и их кожа блестит от пота… только на нее смотрят глаза герцога, а стонущая и вскрикивающая от наслаждения женщина это…
– Мисс Эштон? Вскрикнув, Мария вскочила.
Из полумрака показалась фигура Тадеуса. Сердце Марии бешено билось. Она прижала руку к груди и отвела взгляд.
– Ты испугал меня, неожиданно появившись из темноты. На мгновение мне показалось…
– Что это он заговорил? – Тадеус даже не взглянул в сторону герцога. Он заложил большие пальцы рук под ремень и ухмыльнулся. – Думаю, это маловероятно.
– Нужно верить, Тадеус. Чудеса случаются. Мария пыталась взять себя в руки, отогнать от себя это возмутительное видение, справиться с захлестнувшей ее волной тревоги. Колени ее дрожали.
– Я пришел за посудой от обеда, – объявил Тадеус.
– Пожалуйста, передай мою благодарность повару. Еда была восхитительная, – она обошла вокруг герцога, так что его кресло оказалось между ней и вошедшим. Ее смущение росло, а слуга продолжал пристально смотреть на нее, очевидно, наслаждаясь – как вчера вечером – ее замешательством. – Думаю, приготовленное для герцога лучше оставить. Перед сном я еще раз попытаюсь накормить его.
– Ты такая же, как остальные.
– Остальные?
– Которые приезжали ухаживать за ним. Каждый думал, что сможет сделать то, что не удалось предыдущему. Правда, тогда он был другим. В нем, по крайней мере, сохранялся задор. Он хоть немного отличался от этого идиота…
– Тадеус! – вскрикнула она. – Как ты смеешь…
– Какая разница. Если он еще и жив, то разума у него не больше, чем у гуся. Тот проклятый удар по голове вышиб из него все мозги, – Тадеус бросил злобный взгляд на своего хозяина. – Он ничего не помнит, не узнает собственных брата и бабку. Он не может ходить и говорить. На протяжении шести месяцев он бормочет что-то нечленораздельное или рычит, как…
– Прошу тебя, – взмолилась Мария. – Прекрати.
– Это правда. Лучше позволить ему умереть. Избавить его от страданий. И нас тоже.
– Я вынуждена буду рассказать герцогине об этих непозволительных…
– Ничего она не сделает. И знаешь почему? – он взял поднос с приборами Марии, оставив еду Салтердона на столе. – Потому что, уволь она меня, вся Англия узнает, в какого идиота превратился герцог.
Он двинулся к двери, но задержался у камина и снова посмотрел на хозяина. Его глаза затуманились, в тихом и усталом голосе слышалось отчаяние.
– Он не должен был оказывать сопротивление этим проклятым разбойникам. Отдал бы им деньги, так был бы сейчас жив и здоров. Проклятый идиот. Чертов герой.
Когда Тадеус вышел, Мария еще долго продолжала смотреть ему вслед. Ее глаза блестели, но не от гнева, поначалу захлестнувшего ее, а от внезапного приступа жалости не только к Салтердону, но и к его семье и друзьям. Она понимала, что им тяжело было видеть, как он постепенно деградирует, превращаясь в бледную тень самого себя. Старуха с косой нависла над ними. Они ждали, когда опустится занесенный меч судьбы. Неотвратимость смерти терзала и живых, и умирающего.
Закончив свой туалет и надев белую ночную рубашку, Мария расположилась в своей спальне перед камином. Приятное тепло от огня сушило ее мокрые волосы, волнистым водопадом опускавшиеся ей на плечи. Рассеяно расчесывая длинные пепельные пряди, она размышляла о Поле, о Джоне (нужно обязательно написать ему – возможно, сегодня ей удастся найти подходящие слова, чтобы выразить свои чувства), об отце и матери, которая в это время обычно опускалась на колени рядом с мужем и просила у Господа прощения за недостойные мысли или поступки, совершенные в течение дня.
Когда Мария и Пол выросли и научились отличать правду от лжи, они тоже стояли рядом и молились, пока колени не начинали болеть, шея неметь, а свечи не гасли, захлебнувшись в собственном оплавленном воске. Пол молился истово, веря, что его молитвы могут на что-то повлиять, а она краем глаза наблюдала за ним, мечтая лишь о том, чтобы эта ежедневная пытка, совершаемая во имя Господа, закончилась побыстрее. Покинув отцовский дом, она еще ни разу не опускалась с молитвой на колени, и не собиралась, несмотря на охватившее ее чувство вины.
Мария вздохнула и допила чай, который, остывая, становился более горьким. Гертруда оказалась права – от напитка она расслабилась, и ее потянуло в сон. Сделав над собой усилие, она взяла свечу, подошла к
