— Батька, можно, — генеральный писарь Иван Выговский прервал раздумья Хмельницкого, Богдан кивнул:
— Заходь.
— Ляхи переправляются через речку Стырь, самое время атаковать их.
Богдан задумчиво смотрел на Выговского. Конечно, Иван прав, можно использовать тот же приём, которым он разгромил ляхов под Зборовом.
Но сейчас уже другое время.
— Как обстановка в войске?
Выговский сразу поскучнел:
— Больных много, зараза какая-то ходит, уже двести шестьдесят возов с больными вывезли.
— Ну, вот, а ты предлагаешь выступать.
— Так стоим же без делу уже два месяца.
— Хан на подходе, с ним у нас в два раза больше войска будет.
— А ляхи в это время место себе получше выберут.
— Подождём, — Богдан пристукнул кулаком по столу, завершая разговор. Выговский вышел, а Хмельницкий поймал себя на том, что боится, впервые реально боится за свою жизнь, страх вошёл в его сердце, в его душу, и с этим уже ничего не поделать.
Только в середине июня татары появились ввиду польского лагеря под Берестечком.
Польский стан очень удачно укрепился на правом берегу Стыри, вдоль реки, имея в тылу за ней местечко Берестечко. Левый фланг поляков был надежно прикрыт излучиной Стыри и болотистой речушкой Пляшевой, впадавшей в нее возле деревни Пляшево.
Хмельницкий разбил свой лагерь напротив польского, имея на правом фланге и в тылу ту же Пляшевую, а также обширное болото.
Татары заняли место левее казацкого лагеря, в излучине речушки Сытеньки, притока Стыри. Таким образом, поляки обеспечили себе при необходимости возможность отступления за Стырь, а лагерь казаков с левой стороны был прикрыт татарской конницей, что не позволило бы королевским войскам ударить во фланг Хмельницкому.
Михаил вертелся в седле, оглядываясь и пытаясь рассмотреть тонкую женскую фигурку сквозь шлейф пыли, поднятый копытами лошадей.
Ехавший впереди отряда Давид натянул поводья, конь его остановился, пропуская всадников.
— Может быть, вернёшься? — обратился он к Михаилу, дождавшись, пока тот поравняется с ним.
— Ну, уж нет, отступать от задуманного не резон мне, сам эту дорогу выбрал.
— Тогда вперёд, такова уж доля женская — ждать.
Михаил с удивлением посмотрел на Давида, он всё никак не мог привыкнуть к тому, что большеглазый, бледнолицый юноша, которого он отпустил в кровавом Немирове три года назад, превратился в зрелого мужчину, опытного воина и командира.
В расположение польского стана прибыли к вечеру. Тысяча конников, которыми командовал Давид, непосредственно подчинялись князю Иеремии Вишневецкому и совместно с тяжёлой конной хоругвью князя составляли ударную силу поляков.
Кроме разлуки с Яной, Михаил переживал ещё одно, не дающее ему успокоения чувство. Он не мог раскрыть его Давиду, но оно неотвязно напоминало о себе, не отпуская ни на минуту. Он должен биться с казаками, с которыми почти два года делил тяжкую солдатскую долю. Теперь это враги, и их придётся убивать, а они будут убивать его. Михаил боялся даже думать о том, что среди них могут оказаться те, что были ему, как братья.
В течение первого дня ни одна из сторон активных боевых действий не начинала, лишь отдельные смельчаки из обоих лагерей вызывали друг друга на герц. На следующий день, обнаружив, что казаки еще не успели до конца оборудовать свой стан, король дал приказ атаковать их. Однако Хмельницкий ударил во фланг наступающим, отрезав их от основных польских сил. В жестоком бою полегло семь тысяч поляков, было захвачено двадцать восемь знамен, в том числе и знамя гетмана Потоцкого.
Конная хоругвь князя Иеремии Вишневецкого в этом бою не участвовала.
Тяжёлая ночь выдалась для гетмана Запорожского, никому он не мог доверить своих тайных мыслей, даже другу — Ивану Выговскому.
С одной стороны, надо королю услужить — а иначе, для какой цели он эту войну начинал? С другой — казаки. И так они на него давно косо смотрят.
И тут его острый и хитрый ум посетила идея. Он долго обдумывал её, прикидывал так и этак, потом позвал вестового.
— Кликни мне генерального есаула Гурского.
Вскоре перед Богданом предстал высокий, красивый шляхтич с надменным выражением лица.
— Сядай, друже.
Хмельницкий внимательно рассматривал сидящего перед ним человека. Гурский был полковником реестровых казаков, перешедших на сторону Хмельницкого. В отличие от остальных полковников, назначенных польским коронным гетманом, Гурский не был убит казаками, а присягнул Хмельницкому. Богдану нужен был такой человек из польских шляхтичей, он видел в нём сообщника по своим тайным мыслям и желаниям. Хмельницкий прекрасно знал, что Гурского, дабы привлечь на свою сторону, недавно нобилитовал король, т. е. присвоил ему польское дворянское звание. И он наверняка захочет показать себя достойным той чести, которой удостоился от Речи Посполитой.
— Завтра я не смогу командовать войском, хочу поручить это тебе. День ответственный, решающий, так что иди, готовься и думай.
И когда Гурский был уже в дверях, повторил:
— Думай, есаул, думай.
Не спалось в эту ночь и князю Вишневецкому. Сильный противник стоял перед ним, опытные, закалённые в боях воины. Как обеспечить коридор для прорыва его конницы?
День выдался пасмурный, июньское солнышко пряталось за тучи, обеспечивая погоду, подходящую для битвы.
В час дня раздался гром пушек — польская артиллерия обрушила на казаков всю свою мощь.
А в два часа пополудни, в пятницу, июня двадцать третьего дня, тяжелая кавалерия князя Вишневецкого совместно с отрядом Давида сильным ударом опрокинула запорожскую пехоту и прорвалась до самых казацких возов. Генеральный есаул Гурский подвинул своих казаков назад, пропуская мимо себя польских конников. Задние ряды казаков расстроились, а фланг татар оказался неприкрытым. Татары бросились, было, в атаку на польские войска, но не смогли смять их численностью, как обычно, дрогнули и стали нести потери. В кровавой схватке был сражен надежный приятель Хмельницкого Тугай-бей.
И в этот момент случилось непредвиденное — хан, следящий за ходом боя с высокого холма, заметив действия есаула, закричал:
— В казацком войске измена!
И обратился в бегство. За ним бросились спасаться беи и мурзы.
Это бегство так поразило остальных татар, что они, бросив весь обоз, жен, детей, больных и раненых, стали удирать вслед за ханом, хотя их никто поначалу не преследовал.
Хмельницкий, видя это, тотчас помчался за ханом, прихватив с собой сына Тимофея и своего приятеля Ивана Выговского.
Он догнал хана у самого Ямполя, в двадцати верстах от Берестечко.
— Что же ты, Великий хан, покинул обоз казацкий, открыл наш бок, и оставил нас один на один с ляхами? Где же, яснейший хан, твоя присяга и договор с нами, если ты пришел на бой, как на искушение и приманку полякам? Ведь знает ваша ханская милость, что войско Запорожское к услугам вам не раз вставало, а никогда вас не предало! Если ваша ханская милость так поступает, то знай, что я вступлю в союз со всеми христианами и буду твою землю воевать и тебе мстить!
— А что же ты, Могучий гетман, допустил измену в своём войске, и поставил нас на истребление?
— Богом клянусь, не ведаю, о какой измене ты говоришь, брат.
