Повесть одной жизни

где шумят дремучие и древние Брянские леса. Любимый отец мой, Григорий Крючков, тоже был русским, как и отец Ростислава, уроженец русского севера. Так что, пожалуй, не было ничего странного в том, что однажды вместе с детьми, коробками и чемоданами мы оказались на перроне железнодорожного вокзала в Туле.

Такси, расплескивая лужи, помчало нас по городу. Я смотрела в окно «с любопытством иностранки», удивляясь, как много здесь деревянных построек, даже на центральных улицах. Переехали мост над какой- то узкой мутной рекой, мелькнула ограда парка, похожего на густой березовый лес, и пошли одноэтажные бревенчатые домики, маленькие, с маленькими окошками, с дощатыми заборами и лавочками у калиток. В самой гуще таких вот домиков такси, наконец, остановилось. Октябрьский поселок, наше новое место жительства.

— Это что, дом с мезонином? — воскликнула я, глядя на симпатичное деревянное строение с выступающей вперед наподобие балкона мансардной частью. Какой красивый дом! И как не похож на остальные! Неужели мы будем здесь жить? Купил для нас это чудо отец Николай совсем дешево у одного оружейника по фамилии Мишин. Мишин очень гордился созданным им теремом и объяснял, что вкус — это врожденное.

— У меня и дом, и баба всех красивше! — говорил он.

Так я узнала, что баба — слово в России не обидное.

В нашем владении оказался также обнесенный штакетником яблоневый сад, утопающий в роскошной зеленой траве. Прежние хозяева ничего не выращивали здесь, кроме щавеля, объясняя, что грунтовые воды стоят слишком высоко плюс постоянные дожди — все вымокает, не успев созреть. Назначение деревянного колодца, чей мшистый сруб одиноко выглядывал из изумрудных зарослей, для меня осталось непонятным. Темная вода, в которой словно поплавки висели погибшие дождевые черви, годилась только для полива!

Внутри в доме были печь, кухня и три комнаты. Перегородки между ними почему-то значительно не доходили до потолка и были оклеены в каждой комнате разными обоями с узорами. Я впервые видела такие стены. Что поделаешь, вкус. Мы начинали жизнь в России!

Всю ночь ветер бросал на карниз струи дождя, самого долгого и унылого из всех дождей на свете. Третьи сутки безропотно мокли в саду кусты крыжовника, сияла мокрыми листьями крапива у забора, и какие-то странные деревья уныло качали своими растрепанными ветвями прямо перед нашими окнами. Кажется, кто-то сказал мне, что они называются африканскими кленами. А может быть, не африканскими, а американскими, я так и не запомнила. Кстати, такие деревья тоже росли только у этого дома, и больше нигде на улице я их не видела.

Собственно говоря, в Туле мы оказались случайно. Приехали домой, на Украину, и не смогли найти там жилья по карману. Вот и опять не сбылось пророчество отца Николая о том, что мы, как птенцы, которым захотелось полетать на воле, вернемся домой через годик-другой. Мама переезжать в Россию с нами отказалась. Что ж, здесь ей, наверное, было бы неуютно. Да и как она могла оставить свой церковный хор?

В округе сразу отметили, что у «дома с мезонином» сменились хозяева. Дом этот знали все, поскольку Мишин действительно постарался. Да и мы были люди приметные — на вид совсем молодые, а уже с тремя детьми. Больше здесь бывало только у цыган. Кроме того, Ростислав носил шляпу, а я очки. Конечно, жителям рабочего поселка, почти всем работавшим на одном заводе, было ясно, что мы люди «не таковские».

Но приняли они нас в целом дружелюбно: соседка тетя Тоня пришла знакомиться с пирогами и многое об окружающих порассказала, молочница тетя Шура любезно предложила брать у нее молоко, а живший через два двора общительный пенсионер дядя Володя раз в неделю приходил поговорить с моим мужем о Магнитке. Кроме того, безотказный Ростислав пришелся по душе всем, кто любил «стрельнуть» трешку до получки.

— Вот это человек! — говорили о нем у местного питейного ларька — Золото!

Он устроился инженером в «Туларемстройтрест», а я сидела дома с детьми. Так и зажили мы себе потихоньку в резном домике под сенью «африканских» кленов.

Николай — Ростиславу

пос. Карагайлы, 25 сентября 1972 года

Дорогой Ростислав!

Письмо твое от… (чисел ты обыкновенно не ставишь) получил 21-го сентября. Был рад ему, мысленно побывал у вас в Туле, в той русской избе о четырех углах, где всегда ждет меня мой искренний друг. Я благодарен тебе, я получил, благодаря твоей заботе, бандероль с немецко-русским словарем. В тот же день я должен был получить еще одну посылку из этого же магазина, куда заказал еще словари и учебники. Но, увы! Формально я мог бы жаловаться в органы Прокуратуры на незаконное лишение меня права получать книги из Посылторга (единственно разрешенный здесь путь приобретения книг). Но, Бог с ними! Я и раньше ни на что не жаловался, на что можно было бы и притом законно. Все это мелочи; на них и следует смотреть как на нечто малозначащее. Жаль только, что эти мелочи имеют странную способность задевать что-то больно внутри. Но я стараюсь думать о времени другой моей жизни, которая когда-то наступит, и, может, мне будет даже стыдно за моменты малодушия и слабости по пустякам. «Gott ist unsere Zuversicht und Starke»

По-русски слова эти звучат несколько иначе, чем в немецком переводе. Там, кажется, сказано «Скорый Помощник в бедах наших», а тут «Уверенность и Сила, помощь

в великих бедствиях, которые мы переживаем». Так может выразиться только тот, кто глубоко это на себе прочувствовал.

Я надеюсь, что однажды все же мы встретимся, не знаю, когда это будет, но будет. Правда, меня часто посещает одно странное ощущение, или предчувствие и объяснить его я никак не могу. Я еще не отбыл этого срока, а почему-то уже представляю, как буду отбывать новый. Это, разумеется, не исключено при существующем отношении к нам. Да и прежняя судимость и т. п. Здесь не будет ничего удивительного, и к этому надо быть готовым. Вообще нужно быть всегда готовым страдать, если решился идти по стопам своего любимого Учителя. Я думаю часто о небезызвестном Павле Тарсянине. Даже он, «сильный в слове и делах», мужественно несший на своих плечах тревоги и слабости сотен людей, уставал. И только при виде братьев, как сам пишет, «ободрился духом». Вот и я, немощный, так бы хотел увидеть всех вас, хотя бы ненадолго!

Так вот, если меня посещают описанные выше предчувствия, то я объясняю их тем же, — устал. А вообще, как я заметил, мои предчувствия чаще всего не оправдываются.

Вы с Ниной строите предположения о каких-то изменениях или облегчении моего положения. Нет, этого не будет. У меня не такая статья. Так что, давайте смиримся с мыслью, что мне придется оставаться здесь до января 1974 года.

Ах, Ростя, милый мой друг. Вот сегодня воскресенье, лежал-лежал я на траве, дышал воздухом (уже совсем осенним), принимал и впитывал драгоценные солнечные лучи, может быть, последние в этом году. А потом поднялся и решил написать тебе.

Все твои письма у меня пронумерованы и прошнурованы. Они со мной, в них — твое настроение, сила, соучастие. Спасибо тебе.

Привет Нине и деткам.

Оставайся с Господом, до встречи.

Николай.

P. S. Здесь трудно наблюдать смену времен года, потому что вокруг нет деревьев. По календарю — осень.

* * *