Но начало сказочки все же понравилось Павлу Александровичу, и он перевернул еще несколько страничек — поискал, нет ли еще
чего
-нибудь написанного? Не нашел. Все страницы были чистые.
Днем они с Ольгой Власьевной съездили на кладбище. Земляной холмик был засыпан опавшей от венков хвоей, пожухлыми цветочными лепестками. Бесприютный вид могилы вызывал тоску, но рядом, на соседних могилах, стояли красивые мраморные бюсты, лежали внушительные, отливающие темным блеском надгробия с золотыми надписями. Ольга Власьевна сказала, что институт уже заказал гранитную плиту, и у Зуева на душе отлегло: «Все как у людей будет». Он подумал о том, что ему и самому надо дать денег на эту плиту. Да денег сейчас в наличии у него не было. Еле выпросил у тетки Нюры на дорогу. У нее хранились триста рублей, что выплатили после смерти матери по страховке. Тетка забрала эти деньги, решив, что Павел Александрович, крепко загулявший тогда, пропьет и их» Она так ему и сказала: «Сопьешься, да где-нибудь под забором окочуришься. И похоронить тебя не на что будет».
—
Я как деньги получу, — решился все-таки сказать Зуев, — свой взнос сделаю. Вы только скажите мне куда.
—
Скажу, Павел Александрович, — кивнула Ольга Власьевна. — Завком пока только заказ сделал, платить попозже. Вы еще успеете сберкнижку оформить.
После смерти Василия остались деньги на книжке, но получить их было не так-то просто, нужно было ждать, снова получать справки из нотариальной конторы.
Вечером он опять остался один. Сидел бездумно в кресле. Руки не поднимались заняться делом — освобождать шкафы, упаковывать вещи. Чтобы не задремать, Зуев включил телевизор, но изображение почему-то было ядовито-зеленым. Он попробовал двигать рычажки, но экран позеленел еще больше — обращаться с цветным телевизором Павел Александрович не умел. Тогда он занялся книгами — снимал с полок и укладывал в картонные коробки из-под финских яиц, которые днем с помощью Ольги Власьевны приобрел в соседнем молочном магазине.
Много книг было научных — Павел Александрович откладывал их в сторону. Решил подарить Ольге Власьевне. Пускай она их хоть себе забирает, хоть в институт отдаст. Из этих книг он отобрал себе только те, где нашел много цветных фотографий растений, справочники по лекарственным травам, определители. Когда он приезжал к Василию, то всегда с удовольствием листал их, читал описания, узнавал за непонятными латинскими названиями такие близкие, знакомые с детства цветы и травы.
Художественную литературу складывал в коробки всю. Иногда, если попадались знакомые названия, подолгу листал книжки, пытаясь вспомнить. Но вспоминалось трудно. Иногда, сняв тома с полок, Зуев обнаруживал бутылки коньяку. Этикетки на бутылках были яркие, красивые. «Армения», — прочитал он и решил, что коньяк, наверное, очень хороший. Василий как-то рассказывал ему, смеясь, о том, что прячет бутылки от Аннушки. Павел Александрович вспомнил про бутылки в баре: «Аннушка умерла, и таиться стало не от кого. А про эти небось забыл».
Особенно понравились Зуеву большие, разноцветные тома Детской библиотеки.
«Эх, Кольке моему сгодятся! — радостно думал Павел Александрович, листая тяжелые книжки. Такое богатство. — Чего это Васька у себя держал? Детей ведь и не ждал уже?!» Сам Зуев женился поздно, и Колька, его сын, ходил еще только в девятый класс.
Он с удовольствием рассматривал картинки к «Таинственному острову» и «Робинзону Крузо», к «Трем мушкетерам», и в сердце закрадывалась не то чтобы обида, а так, легкое сожаление оттого, что у самого знакомство с этими книжками оборвалось слишком рано. «Может, и я еще почитаю вместе с Колькой, — мечтал Зуев. — Вот уж кто обрадуется дядькиному наследству!»
В прихожей переливчато затренькал звонок. Павел Александрович с сожалением поднялся с пола и пошел открывать. В дверях стоял мужчина и приветливо улыбался.
—
Вы Павел Александрович?! — сказал он. — Брат Василия Александровича?! А я его друг, Валовой. — Он шагнул через порог и уже в прихожей протянул Павлу Александровичу руку. Рукопожатие у него было крепкое.
—
Гостем будете, коль пришли. Проходите.
В комнате, прежде чем сесть на пододвинутый Павлом Александровичем стул, Валовой прошелся вдоль книжных шкафов, коснулся стопки бумаг на письменном столе. Сказал с грустью:
—
Да, от каждой бумажки здесь веет духом Василия Александровича. А его уже нет…
Он сел и пристально вгляделся в Павла Александровича.
«Что-то он больно молод для Васиного друга, — подумал тот, — Да и не поминал братан про такого».
—
Меня зовут Петр Анисимович, — сказал Валовой. — Можете звать просто Петром. Василий Александрович именно так и поступал. А иногда и Петушком величал. Мой старший друг и наставник.
«Ах, вот оно что, — отлегло у Павла Александровича от сердца. — Старший друг и наставник. Тогда понятно. Вроде учителя ему Вася был». Теперь при свете люстры Валовой даже не показался Павлу Александровичу особенно молодым, как на первый взгляд в прихожей. Правда, в темной его голове не мелькало ни единого седого волоска, но живые, стреляющие глаза тонули в густой сетке мелких морщинок и рот был старческий.
—
Я ведь на минутку к вам, — сказал Валовой. — Пришел познакомиться и соболезнование выразить. Такой человечище… — Он склонил голову вниз и чуть-чуть набок. Зуеву стало как-то совестно, что человек искренне горюет, а он сидит как истукан, даже слова путного сказать не может. Он от смущения тоже опустил голову и увидел, что порядком разбитые баретки Валового все в какой-то красной глине. «Где ж загваздался так, — подумал Павел Александрович, недоверчиво разглядывая полуботинки гостя. — Тут ведь все асфальт да асфальт. На землю и ступить негде».
—
Я в новом микрорайоне живу, — сказал Валовой, будто угадав мысли Павла Александровича. — Дома, знаете, все новые, прекрасные, а грязи на улицах — по уши. — Он достал пачку сигарет в красивой обертке с верблюдом и протянул Зуеву.
—
Нет, мне «Беломор» привычней, — отмахнулся Павел Александрович и взял со стола папиросы.
—
Василий Александрович мне о вас столько рассказывал! — Валовой с удовольствием затянулся. Он опять пристально, оценивающе смотрел на Павла Александровича, а рука с сигаретой, словно помимо его воли, самостоятельно выписывала в воздухе сложные пируэты. Сизый, едкий дымок спирально растекался по комнате. — Сядем, бывало, в Доме ученых, в ресторане, он и говорит: «Плохо мы с тобой, Петя, знаем жизнь. Вот Пашка, братец мой, — это человек. Крестьянин. На нем земля держится».
Уши у Зуева пошли гореть огненным цветом. Он судорожно затянулся и, обжегши горло, закашлялся так, что слезы выступили из глаз.
—
Вот ваш «Беломор»-то, — посочувствовал Валовой, — горлодер. Курили бы мои, солдатские.
«Что-то я о таких в солдатах и слыхом не слыхивал», — подумал Зуев и, мотнув головой, сказал:
—
Больно едкие они у вас. Серой пахнут.
Валовой оглянулся, ища, куда бы стряхнуть пепел,
и схватил большую морскую раковину, стоявшую на столе.
—
Я сейчас вам дам… — дернулся Павел Александрович, увидев такое кощунство, но было уже поздно. Валовой изящно стукнул по сигарете пальчиком, и длинный белый столбик пепла упал в розовое брюшко раковины.
—
Эх! — сердито вырвалось у Зуева. Он подставил Валовому пепельницу, а сам,
Вы читаете Увольнение на сутки. Рассказы
