Увольнение на сутки. Рассказы

Он кивнул на югославскую стенку и улыбнулся. — Да и не влезет.

Ольга Власьевна тоже улыбнулась.

—

Понимаю, миленький. Были бы вы, Павел Александрович, помоложе, все бы у вас сразу устроилось, все, что надо, разместилось. И не мучились бы. И дом новый построили. — Она замолчала, смотрела на него с сочувствием и пониманием. Потом сказала: — Что же нам с вами делать? Продать надо всю обстановку. И книги…

—

Вчера один Васин знакомый заходил, — сказал Павел Александрович. — Он тоже советует продать.

—

Кто же у вас гостил? — полюбопытствовала Ольга Власьевна. — Уж не Лапицкий ли? Они с Василием Александровичем закадычные друзья были.

—

Нет. Валовой.

—

Валовой? — удивилась старушка и покачала головой. — Был у нас в институте такой прощелыга. За пьянство уволили.

—

Вот как! А говорил, Василий ему вроде учителя был.

Ольга Власьевна вздохнула.

—

Ох, Павел Александрович, будьте вы осторожней. Звоните мне, я же телефон оставила. И не открывайте дверь сразу. Выспросите все. Мало ли жуликов! Он хоть ничего тут у вас не… — она замешкалась, подбирая словечко помягче, — к рукам не прибрал?

—

Нет, — мотнул головой Павел Александрович. Ему было стыдно за то, что именно так и произошло, как сказала Ольга Власьевна.

—

Мы с вами, миленький, сделаем так — пригласим из комиссионного магазина оценщика. Он тут все оценит, составим список, а в комиссионный вы не повезете. Зачем семь процентов терять? Мебель в прекрасном состоянии. Покупатели найдутся. Знакомым Василия Александровича скажем. Ладушки?

—

Помогли бы вы мне, Ольга Власьевна, — попросил Зуев. — Я вам заплачу. — Он смутился.

—

Да что вы, что вы, миленький! Какая плата! Это моя обязанность — помогать вам. Хорошо бы на книги одного покупателя найти!

Павел Александрович нахмурился, отвел глаза. За окном, по карнизу ходил сизый голубь, заглядывая в комнату. Было слышно, как он стучит лапками по железу. «Ну вот, — с тоской думал Павел Александрович. — И она тоже советует книги продать.

Конечно, зачем они такому скобарю, как я? Подумаешь, тоже умник выискался! Ну нет! Если у меня рожа не вышла, значит, и котелок плохо варит? Еще неизвестно, как бы все получилось…» Он вспомнил про техникум, из которого ему пришлось уйти перед самой войной, — председатель уговорил, пропадал колхоз без мужиков, призванных на финскую. Сказал: через год отпущу, а что через год получилось?! После войны только и слышал: давай, Павел, паши, перепахивай. «Мы дети сурового времени» все пели да грамотки давали. Для кого ©но суровое было, а для кого и нет».

—

Или вы не хотите книги продавать? — спросила Ольга Власьевна.

—

Не знаю, как и быть. Как вам сказать-то половчее… — Лицо у Павла Александровича напряглось, он весь сжался, словно школьник на трудном экзамене. — Жалко мне в чужие руки книги пускать. Ой как жалко!

У него почему-то не повернулся язык объяснить даже этой, такой ласковой и внимательной женщине, что просто не хочется расставаться с книгами, хочется видеть их все время перед собой, доставать с полки, листать. И читать их хочется.

—

Ну и прекрасно! — обрадовалась Ольга Власьевна. — Прекрасно. Я рада за вас. У Василия Александровича прекрасная библиотека, вам на радость будет. Отложите только специальную литературу. Вряд ли она вам пригодится.

—

Я уж всю запакую, — упрямо буркнул Павел Александрович, внезапно решив не оставлять здесь ни одной книжки, и потупился. Ему было стыдно смотреть ей в глаза — казалось, что своими словами он обижает хорошую женщину. Он не заметил, как Ольга Власьевна улыбнулась. Улыбнулась по-доброму, понимающе.

—

С остальным поступим так, — сказала Ольга Власьевна. — Составим сейчас с вами список того, что вы хотите продать, назавтра я вызову оценщика. А потом пригласим покупателей. Я двум-трем дамам шепну, остальные тут же узнают. У нас слухи быстро распространяются. Ладушки?

— Ладушки, — засмеялся Павел Александрович. У него словно гора с плеч свалилась.

Дни проходили в суете. Павел Александрович выходил из дому только до магазина. Покупал себе еды — и назад. Один раз по совету Ольги Власьевны сходил на рынок, взял молодой картошки. Съездить в центр, прогуляться по городу Павла Александровича не тянуло. Даже короткие выходы в магазин выбивали его из колеи. На тротуарах — неубывающий поток людей, толчея до ряби в глазах. Шум. Духота. Город всегда напоминал Зуеву баню с ее шумом и плеском воды, металлическим стуком шаек и отрывистыми гулкими звуками голосов.

…Молодой, шикарный оценщик из мебельного магазина не понравился Зуеву. Он, как хозяин, расхаживал по комнатам, приглядывался ко всему скучными глазами, слегка кривя тонкие губы. Иногда открывал дверцы, зачем-то стучал по ним. Когда Павел Александрович задрал на кровати белье, чтобы показать, какой красивый стеганый матрас там лежит, оценщик сердито взглянул на него и обронил сквозь зубы: — Я сам разберусь. Не мешайте. Зуев обиделся, сел в кресло и больше не вмешивался. Только смотрел исподлобья за тем, как важно выхаживает оценщик. Когда же тот стал еще и насвистывать потихоньку, подумал неодобрительно: «Вот еще свистун разыскался, высвистишь тут все у меня!» В детстве мать его отучила дома свистеть, покрикивая каждый раз, когда он пытался это сделать: «Свисти, свисти, и так дома никогда денег нет, так последние копейки высвистишь».

Но когда Ольга Власьевна положила перед ним бумажку, где напротив названия предметов мебели рукою оценщика были проставлены остренькие красивые цифры, у Зуева дух захватило. Цифры были большие, а общая сумма, красовавшаяся внизу, казалась просто нереальной.

—

Ну что, Павел Александрович? — спросила Ольга Власьевна. — Вас устраивает такой расклад? По-моему, очень достойно. По-божески.

—

Устраивает, устраивает. — Голос у Павла Александровича неожиданно сел, слова вырвались какие-то хриплые.

Оценщик спросил Павла Александровича:

—

Что же вы от такой хорошей мебели избавляетесь?

—

Вот то-то и оно. Слишком хороша она для меня, — весело ответил Зуев. — Не для деревни столы и шкапчики. — Настроение у него было хорошее. Он никак не мог забыть про цифру, проставленную оценщиком на бумажке. Она то и дело возникала у него перед мысленным взором, сердце сладко ухало, и он все повторял про себя: «Ну надо же, надо же…»

—

Да, мебель не для села, — кивнул оценщик и ушел, опять такой же строгий и гордый, получив сверх положенного гонорара червонец.

На следующий день в квартире покойного Василия Александровича Зуева состоялось торжище.

Первый покупатель пришел в девять утра. Сухонький, с маленькой бородкой клинышком, он был хмур и неразговорчив. Сунул Павлу Александровичу маленькую влажную ладонь, даже не назвав своего имени. Только «здрасте», и все.

—

Доцент Голышев, — успела шепнуть Павлу Александровичу Ольга Власьевна, пока покупатель расхаживал по комнатам.

Он купил югославскую стенку. Тут же отсчитал деньги и небрежно кинул их на стол. Зелененькие пятидесятирублевки легли веером, новенькие, одна к одной. Голышев постоял у стола несколько секунд, что-то соображая, потом стремительно взял раковинку и, обернувшись к Павлу Александровичу, сказал:

—

Как сувенир, а?