Увольнение на сутки. Рассказы

для Зуева поездкой к брату, то теперь все изменилось.

—

А где… — Он не смог даже сразу выговорить фразу. — А где Васю похоронили?

—

На Благовещенском. Мы с вами завтра туда съездим.

Знакомая дверь на третьем этаже большого дома была опечатана. Красное пятно сургуча на черном дерматине обивки выглядело пулевой пробоиной. Ольга Власьевна сняла пломбу, открыла оба замка и отдала ключи Зуеву.

Павел Александрович кивнул.

— Я уж не пойду с вами? — виновато заглядывая ему в глаза, сказала Ольга Власьевна. — Вы теперь сами. А завтра в десять за вами заеду.

В квартире еще не было темно. Серый полумрак — ни ночь, ни вечер — заглядывал в окна. Не зажигая света, Павел Александрович остановился на пороге гостиной и долго не решался войти. Поблескивала большая хрустальная ваза на столе, в стекле серванта прыгали синими блестками отраженные огни уличной рекламы. Кто-то с тихим шорохом двигался по комнате. Павел Александрович нащупал рукой выключатель и нажал его. И сразу зажмурился от яркого, праздничного света люстры. Шорох не прекратился. Открыв глаза, Зуев посмотрел в ту сторону, откуда он слышался. На окне ветер трепал бумагу, которой с осени заклеивали щели. Бумага отстала, когда окно открыли, а оборвать ее было уже некому.

Казалось, ничего здесь не изменилось. Красивая мебель, огромный толстый ковер на полу, цветные фотографии в одинаковых рамках по стенам. А в углу, рядом с телевизором, огромный куст винограда. Засохшие листья толстым слоем валялись и на полу и на ковре. А на большом зеленом диване лежала подушка и одеяло. И телефонный аппарат стоял прямо на полу у дивана. На журнальном столике рядом с какой-то книжкой валялась разорванная коробка, из которой выглядывали, словно патроны, ампулы с лекарством. Несколько ампул с отбитыми носиками лежало тут же. И еще какие-то коробочки и бутылочки с лекарствами.

«После смерти Аннушки Вася, наверное, здесь спал, — подумал Зуев. — На этом диване. Здесь, наверное, и умер». Он вспомнил, что даже не спросил у Ольги Власьевны, где умер брат. В больнице или дома. И долго ли мучился? «Да разве от инфаркта мучаются? — тут же подумал он. — Чик — и все».

Он почувствовал себя таким одиноким и бесприютным в этой роскошной квартире, что хотело® кричать. Кричать, топать ногами, ломать… Что угодно, но только бы не слышать гнетущей тишины, не оставаться одному. «На вокзал, что ли, пойти ночевать? — мелькнула спасительная мысль. — Там и бутылку сгоношить можно»,

Потом он вспомнил… Быстро прошел по тугому ковру, открыл дверь в кабинет. Зажег свет. Здесь, среди книжных шкафов, был бар. Зуев несколько секунд постоял перед батареей разнокалиберных бутылок, нашел графин с водкой. Водки оказался целый фужер. Василий настаивал ее на каких-то травах, но сейчас Павлу Александровичу было все равно. Он коротко выдохнул и залпом осушил бокал. У него не хватило сил ни помыться, ни поменять белье на большой кровати в спальне. Откинув одеяло, он быстро разделся и сразу уснул.

Проснулся он рано и потерянно бродил по комнатам, не решаясь ни к чему притронуться. Долго стоял у шкафов, рассматривая пестрые книжные корешки, читая названия. Приоткрыл дверцы у гардероба— там висели Анютины платья, пальто, шуба. Пахло нафталином. За другой дверцей на полках лежало стопками белье, Васины рубашки. «Что я со всем этим буду делать? — думал Павел Александрович. — Как домой повезу?» Ему вдруг пришла мысль о том, что ведь и мебель надо забирать. И все эти вазы, сервизы, многочисленные безделушки. «Это что же получается? Столько добра? И все мне? — постепенно в нем просыпался азарт. — На всю жизнь хватит. Да еще можно и сыну кое-что оставить! Ну, Пашка, миллионером стал!»

Павел Александрович вдруг заволновался, стал смелее распахивать шкафы и тумбочки, заглянул на антресоли, где валялись чемоданы и какие-то тугие тюки. «Так, так, так, — шептал он. — Чемоданов не хватит. Можно и подкупить. Или ящики достать. Конечно, ящики. Придется ведь контейнер брать. Да и книги. Книг-то тыщи!»

Он зашел в кабинет, прикидывая, сколько же ящиков потребуется, чтобы упаковать все это богатство. Присел к письменному столу. Хотел положить на него локти, но на столе плотным серым слоем лежала пыль. Стопка аккуратно уложенных книг с разноцветными закладками, пачка чистой бумаги. Верхний лист пожелтел и чуть загнулся от солнца. Обмякли, раздались вширь свечи в знакомых подсвечниках — легкие деревца из бронзы обвивали бронзовые нестрашные змеи. Эти подсвечники Павел Александрович увидел в куче барахла на чердаке у тетки Нюры и рассказал о них Василию, а тот выпросил их себе. Кинжал, похожий на крест, весь изъеденный ржавчиной и временем, лежал на сколотых булавкой листках бумаги. Этим кинжалом брат всегда пользовался как прессом, чтоб бумага не разлеталась. Нашел он его на Куликовом поле лет десять тому назад. Поверх первого листа красивым Васиным почерком было выведено: «Война с одуванчиками. Сказка для взрослых». Зуев вспомнил, что брат ему рассказывал в последний свой приезд в поселок, что собирается написать такую сказочку. Он любил рассказывать Павлу Александровичу о растениях.

—

Растения, они как люди, — говорил Василий. — Или, если хочешь, люди как растения. Смотри, на грядке мокрица — маленькая, тоненькая такая травка. Ползет себе незаметно, а не выполи ее вовремя — забьет все полезное. Репей возьми, к примеру! Грубый, здоровущий, напролом лезет. Все остальное гнетет. А для всяких нежных да деликатных растений особые условия нужны. Незабудки только в сырой тени растут, кошкины лапки — в сухости да на солнышке. Так и люди. Грубые да хитрые — каждый по-своему деликатного давит. А как с ними бороться — всерьез бороться, — всегда ли знаем?..

—

Да как же не знаем?! — возражал Павел Александрович. — За ушко, да на солнышко. — И сжимал свой здоровенный кулачище.

Василий хмурился.

—

Не перебивай. Ты и сам как репей. Кого хочешь заглушить можешь.

Павел Александрович хохотал, а брат продолжал:

—

Вот одуванчик! Ему дай волю — всю землю заглушит. Мы его косим, а он еще глубже корни пускает…

—

Ну ты, Васька, загнул, — перебивал его Павел Александрович. — Кто ж в деревне не знает, что с им, с одуванчиком, лопатой и плугом бороться надо. С корнем его, с корнем! Чтобы и духу не осталось!

—

Сложнее все. Сложнее, — не сдавался Василий. — Чтобы только лопатой да плугом — сколько сил надо положить?! Голова нужна, голова. Другие способы найдутся. Я вот как-нибудь такую сказочку напишу. Для больших и маленьких. О том, как с одуванчиками воевать надо. Это, брат, целая наука!

И вот, видать, начал писать. Зуев сдвинул в сторону кинжал, но, кроме названия, на пожелтевшей странице было всего несколько фраз:

«И сложен и прост одуванчик. Одни зовут его скромным цветком, другие — злым сорняком. Одинокий желтый его маячок, появившийся первым среди изумрудной зелени молодого луга, радует глаз, а назавтра, выйдя утром на то же место, вы увидите желтый ковер без конца и края. И скажете сердито: «Одуванчик скоро все заглушит».

Печально поникшая белесая цветоножка, пустившая лететь по свету свои цепкие парашутики, вызывает у вас грустные мысли о скоротечности жизни. Но попробуйте отогнуть густые узорчатые листья — вы найдете тугие мячики, готовые взмыть вверх и распуститься. И не поленитесь выкопать корень одуванчика и присмотритесь к нему: не напомнит ли он вам щупальца какого-то диковинного создания, безудержно и слепо сосущего соки нашей матушки-земли?

Я хочу написать назидательную сказочку о том, как надо воевать с одуванчиками, но чувствую, что мне не хватает еще мудрости и уже маловато сил».

«Не написал, однако, — подумал Павел Александрович. — А красиво начал. Да не о том! Чего сказочки писать, надо плуг на большую глубину ставить. Пахать получше. Говорил я Василию…»