Дракон из Перкалаба

Вот тогда бы ей с этой небольшой, но не заживающей ранкой на груди, сразу в горы к Василине… Потеряла время…

Время потеряла. А может, так должно было быть, может, заждались ее там уже… Не знаю.

Вот такое случилось с Владкой, не так уж и далеко от ее дома, всего через два моста, за две воды.

И только потом, когда Славко ушел следом за Владкой, — все потом говорили, что Владка его там выпросила, вымолила, потому что без нее, без Владки, для него была не жизнь, а сущий морок — и уже тогда, после его смерти, мы вдруг поняли, что Славко-то был из Залучья, там он родился, Славко. А в Хмельницком поселился всего только лет семь как. А если посчитать отсюда, от Владкиного дома до Славковой родины, — как раз и получается три больших моста. Три реки: Прут, Пистенька, Черемош.

Три воды.

Когда я о них думаю, а я часто о них думаю, представляю себе, что Владка и ее любимый именно там, в той самой сказочной стране, где чурочки силой фантазии превращаются в белые океанские лайнеры и где в бесчисленном количестве растут большие кисло-сладкие яблоки с тонкой кожурой. И где, если задумал что-то хорошее, оно мгновенно сбывается.

Глава девятая Василина

Надо рассказать, как они познакомились… Вообще, можно ли назвать это знакомством? — не знаю, не знаю. Это как будто кто-то, кто главней всех, чье ремесло создавать неслучайности, решил свести их в одном месте. Причем Владку, бестолковую и растерянную, он вел за руку, а Василина просто знала, кто к ней в тот день придет, и спокойно, тихо и радостно шла навстречу.

Я уже говорила, что Владка Павлинская никогда не любила это вот: туристы, походы, шум, изгиб гитары желтой, или там с рюкзаком или веслом куда-то тащиться, сидеть у костра, выпивать. И уже потом, ну уже почти тогда, когда было поздно, да и нельзя было менять дорогу, Василиной указанную, последнюю в жизни Владки дорогу, она вдруг отчетливо поняла, что все эти горластые бойкие компании с рюкзаками, гитарами и палатками — это что-то с самими горами совершенно несовместимое и им, горам, совсем ненужное и даже опасное. Что это все забава и потеха, а в горах этого нельзя. Вообще она никогда не думала, что горы ее так затянут. Горы, вечные, мудрые, терпеливые. Ну да, терпеливые… «Так то до поры до времени», — как сказала однажды Василина.

Ну вот…

Владка приехала в Вижницу, в маленький городок в горах, поступать в художественное училище. Нарисовала на экзамене кувшин, шар и еще что-то, ни на что особо не рассчитывая, уехала домой и вскоре, к своему удивлению и радости, получила приглашение на учебу.

Приехала, устроилась на квартиру к тетке Марии, огляделась кругом и стала проситься: пойдем да пойдем к ворожке, ну пойдем, титка Мария. А та, уже очарованная своей новой квартиранткой, отнекивалась да отказывалась, а потом сказала, ну ладно — «в той четвер пойидемо до нашои бабци троюриднойи», то есть в следующий четверг поедем к нашей троюродной бабушке.

И поехали. Сначала «Икарусом», потом — каким-то довоенным пузатым ворчливым коротеньким автобусиком, где дверь входная единственная закрывалась водителем с помощью длинной трубки-ручки, потом поймали попутный «уазик», еще пешком долго шли. Пришли на самый край села, в самый кут (то есть угол), и стали в гору подыматься, и пришли в одинокий двор под нависающей скалою — хата открыта, двери распахнуты, вокруг листья нападали желтые, сухие, кошка Ватралька (Ленивица) умывается на порожке, а никого нету. Мария кинула Владке:

–?Тут зачекай.

А сама пошла бабцю искать.

Владка посидела на пороге, кошку погладила, бусики коралловые свои потеребила от скуки чуть-чуть, потом встала, потянулась устало — дорога-то длинная, извилистая, утомительная, душная, вышла со двора и пошла медленно по грунтовой дороге. Там сразу за хатой, чуть пройдешь — уже каминня (скалы), горы и лес. И вот видит Владка, из лесу, с горы — вниз, идет древняя старуха и тянет за собой длинное тонкое бревно. Один конец бревна она уложила в борозду, проделанную водой, часто во время дождей и таяния снегов стекающей с вершин, а второй конец на плече придерживает. И вроде как этот сухой ствол сам потихоньку с горы и съезжает. Владка аж ахнула. Говорит, бабушка, ну что вы, это же тяжело.

А старуха остановилась. Глаза блестящие, черные, и голос молодой звонкий, говорит: (прямо как в сказке — Владка потом рассказывала, о, как она умела рассказывать!):

–?А йаа… То е такэ життя… Якщо б була молода, то узяла б коныка выкохуваты. А зарэ — сама.

Это и была та самая Василина.

Тут обязательно надо отступление сделать. Вот это вот «выкохуваты». Мне до слез жаль, что русскоязычный читатель не поймет восхитительной глубины прекрасного этого емкого слова.

Кохаты — это не просто «любить». А выкохуваты коныка — это значит, принять жеребенка как дитя свое, ночей не спать, жалеть, кормить-поить, выгуливать его в лугах, учить всему. Чистить, гладить, говорить ему слова нежные, добрые и — главное — хвалить за все: за смекалку, сноровистость, понимание, силу и красоту. И уже тогда только «выкоханый огер», то есть конь, становится верным товарищем.

Вот уже больше пятнадцати лет, когда я вижу что-то интересное и необычное, прекрасное или смешное, забавное или печальное, первая мысль — надо Павлинской рассказать, сейчас позвоню, позову ее в гости, она приедет, я сварю кофе, и мы сядем… И только тут предвкушая, КАК я ей это расскажу, какими словами, как мы будем потом это обсуждать, я вдруг понимаю, что… И ведь десять лет уже. А не могу привыкнуть.

Вот бы рассказать ей, как однажды в горах я встретила молодого гонорового гуцула верхом. Такой ослепительный был красавец — Владке бы понравился, прямо вижу ее восхищенную улыбку — усатый, шляпа в цветах, на ногах постолы, белоснежная сорочка, любовно чьими-то руками под песни чарующие вечерами вышита — то ли мамиными, то ли невесты. Конь лоснится, такой чистый, гладкий, поигрывает стройными, тонкими, но крепкими ногами под всадником, грива мерцающая в косы заплетена — ну глаз не отвести. И вот он, этот гуцул, неспешно едет верхом, и когда с нами поравнялся, привстал в стременах, шляпу приподнял, поклонился и коня легонько по шее похлопал, как погладил, и конь головой приветливо замотал. И взгляды одинаковые у обоих, и осанка… Вот это и значит «выкоханый» конь. Такие картинки из обычной жизни Владка обожала. Особенно она любила, когда я описывала ей свой день в маленьких подробных деталях: человек или животное или растение — и близко-близко, чтобы видна была радужка глаза, жилки прозрачного лепестка, чтоб слышно было дыхание, чтобы ощущалось настроение.

Василина опустила бревно на землю и, толкнув его по склону, заметила: «У долыни вуйко Алайба здоймэ. Пишлы, Олэнка». (Внизу дядя Алайба подхватит.)

–?Ааа, так это вы? — улыбнулась изумленная Владка, и тут же засияла на правой ее щеке веселая приветливая ямочка: — А я не Олэнка, я — Влада.

–?Та ж знаю, знаю, Олэнка.

–?А-а… — растерялась Владка, — у вас чего-то хата открыта, а вдруг зайдет кто…

–?А кому надо, — пожала плечами Василина, — там у меня хованец живет. Никого лихого не пустит, а если и пустит, то запомнит. Завчером (третьего дня) одна жиночка, дрынчайло (пустой, глупый человек), пришла, громовицу мою скрала, так до меня зозулица прилетела, стала кувать тай звукать, и я мигом дома была, выгнала ее сразу, громовицу отняла. Не первый раз приходит, разговоры вести. А мне лячно. (Нет никакого страха.) И все, уже не придет. Авлентина. Такое имя. Гутрина дочка она. Шуга! (Никогда!)

А вот зачем Авлентина громовицу хотела скрасть?.. Василина завела Владку в хату и показала плоскую, вырезанную из дерева фигурку наподобие плоской ложки с дырочкой в широкой ее части. Ее вырезают из расколотого молнией дерева, — объясняла терпеливо Василина, — в особый день громовицу делают, в особую ночь ее освящают. И живет она свою нелегкую потаенную жизнь рядом с хозяином,